Владимир Солоухин - Славянская тетрадь

Есть у меня и колокольчики с надписью «Дар Валдая», есть и с надписью, что сделан, мол, в селе Пурихе Нижегородской губернии, а на одном витиевато начертано: «Купи, не скупись, с ним езди, веселись».

После нашего вечернего разговора со Станиславом и завелся у меня в душе червячок: не пополнить ли коллекцию еще и болгарскими ченами. Ну не так чтобы все 17 или всю дюжину основных – парочку для коллекции.

А вдруг придем сейчас в хижину пастуха, а у него полхижины завалено колоколами, и все они ему не нужны, и все их можно у него купить и увезти в Москву. Отчего же это невероятная мечта? Может быть, это очень даже вероятно и правдоподобно?

Когда прошли еловый лес, открылась лощинка, на другой солнечной стороне которой, вся освещенная солнцем, ждала нас хижина. Солнце только сейчас выглянуло из-за горы. У основания хижины, заполняя дно лощинки, лежала прохладная влажная тень. На крыльце, по колени в тени, стоял Коля Михайлов и махал нам рукой – мы опаздывали на четверть часа.

Завтрак по-чабански был следующим. В глубокой сковороде старик растопил бараньего сала, причем натопил его много, целую сковороду, а если бы слить в банку, наверно, не меньше литра. Немного погодя в сало он высыпал два стакана красного молотого перца и все тщательно размешал и еще раз прокипятил. Подучился яркий горячий соус. Этим соусом повар облил картошку, которая грелась в жаровне. Картошка сделалась темно-оранжевой, как ломтики апельсина, и мы втроем съели ее всю, не потратив на это и тридцати минут. Тогда Коля Михайлов принес в хижину из чулана трехведерную кастрюлю, полную кислого молока. Ложками мы брали дрожащее, режущееся молоко и клали к себе в тарелки. Молоко и в тарелке оставалось крепкими желтоватыми кусками, а не расплывалось в жижицу. Оно было холодное, как если бы из погреба, со льда.

В убранстве хижины хозяин исходил, видно, из единственного соображения – целесообразности. А целесообразность проверялась десятилетиями. Жесткое ложе, очаг, стол, скамья. Удобная грубая одежда на гвозде, Над очагом, на полке, медная кухонная утварь. Желаемых мною колокольцев, увы, в хижине не было видно. Мало того, Коля Михайлов в ответ на тонкий, наводящий вопрос Станислава сказал, что вряд ли сейчас можно где-нибудь увидеть чены, разве что в Райкове в музее.

Теперь мне хотелось бы на четверть часа опустить из рук главную ниточку рассказа и вставить слово о Московском этнографическом музее.

Ну нет, сначала надо все же о Райковском. Райково – небольшой городок в южной части Родопских гор. Собственно, тут три городка, слившиеся один с другим и вытянувшиеся в длинную цепочку: Райково, Устово, Смолян. Раньше эти три города, как бы нанизанные на одну нитку, называли (под турецким магометанским влиянием) родопскими четками. Теперь их стали называть по-светски – родопское ожерелье. Впрочем, на карте 1962 года я не нашел обозначений трех городов. Там нарисован один кружочек покрупнее и написано Смолян. Значит, один из трех постепенно побеждает.

В Райкове есть дом, выдержанный в прекрасном стиле старинной болгарской архитектуры. Его-то и заняли под музей. Экспозиция музея оригинальна. Не нужно идти мимо бесконечных стеклянных стендов с разложенными мелкими экспонатами или смотреть на бесчисленные экспонаты, развешанные по стенам, когда глаза разбегаются по сотням предметов, боясь задержаться на каком-нибудь одном: всегда ведь куда-нибудь торопишься, всегда не хватает времени.

Торопились мы куда-то и на этот раз, но организаторы музея все продумали заранее. Вы входите именно в старинный дом, в ту обстановку, которая существовала нем некогда, в атмосферу того времени, погружаясь в неторопливое, несуетное его течение.

Теперь вот нужно рассказывать, что такое черги и что такое халиште.

Черга – это вроде наших домотканых половиков, те: что ткали из простеньких разноцветных тряпок. Но выглядели они потом как украшение, особенно если постелить на свежевымытые белые доски.

Болгарские черги делаются гораздо шире наших половиков, часто квадратные и несравненно ярче, разнообразнее, смелее по сочетанию цветов, наряднее и праздничнее. Впрочем, я ведь сравниваю с современными русским половиками (иногда привозят ярославские колхозницы на московский рынок или увидишь в иной деревенской избе). Не будем скрывать от самих себя, что это искусство увяло в России.

А казалось, чего бы. Болгария тоже цивилизованна; развитая промышленная страна. Однако в Софии, в самом центре, едва ли в ста шагах от мавзолея Димитрова (разве чуть-чуть подальше, чем у нас от Мавзолея до ГУМа) есть магазин художественных изделий. Вместе со всем другим в нем продаются такие великолепные черги, то есть домотканые половики, что иностранные туристы с вкусом, особенно итальянцы и французы, не берут ничего другого, кроме как нарядные болгарские черги.

Кстати сказать, не так давно мне посчастливилось побывать в гостях у английского писателя Джемса Олдриджа. Так вот, у него в гостиной, посреди комнаты, постлана настоящая болгарская черга.

– София? – спросил я.

– О, да, да, София. – И уже по улыбке можно было понять, как нравится ему София, а заодно и память о ней – великолепная черга.

Стоит заметить также, что в Софии, когда я был, показывалась выставка черг (то есть тряпичных половиков), которая пользовалась большим успехом. Потом выставка поступила в магазин и была раскуплена за полдня.

Халиште – почти ковер. Это уже не из тряпок, а из чистой козьей шерсти. Что-то есть тут от ковра, что-то есть и от дикой и еще кочевой (киргизской, допустим) кошмы. Это нечто мохнатое, мягкое и очень-очень разноцветное. Чаще всего цвета идут и чередуются широкими полосами, как у радуги.

Бывают халиште продолговатые (постлать в коридоре), бывают квадратные, чтобы занять весь пол в комнате, от краешка до краешка.

Когда мы вошли в дом-музей в Райкове, невольно первое время пришлось любоваться одними лишь чергами и халиште (не знаю, право, склоняется ли это слово). Разноцветные, разнообразные, они устилали и лестницы, и лестничные площадки, и покои, а уж в гостиной, в гостиной – настоящая выставка черг и халиште, как в музее… Впрочем, что я, ведь мы и пришли в музей. Как вспомню, до сих пор в глазах стоят красные, желтые, черно-желтые, желто-красные, красно-черные сочетания тонов.

Целый ряд небольших комнат в доме использован музеем так: в одной комнате восстановлена обстановка мастерской ремесленника-медника. Тут и его инструменты, и те изделия, которые ремесленник производил. Это, конечно, своеобразная выставка медных изделий. Но то, что это не за стендом, а расставлено непроизвольно, как в быту, придает музею интимный домашний характер.