Владимир Солоухин - Закон набата

– Я уже говорил: не умеем пользоваться приемником. В эфире, например, мечутся радиоволны, самые разнообразные: и музыка, и речи, и сигналы бедствия. Но нужно нажать клавишу, чтобы приемник начал работать, потом нужно при помощи рукоятки поймать волну. Я говорил вам, что в нашем организме поставлены некоторые тормозящие устройства. Знаете ли вы, что люди с так называемой расстроенной психикой утверждают и настаивают, будто они постоянно испытывают на себе действие посторонней воли? Некий голос им приказывает совершить те или иные поступки. Тысячи фактов, подтверждаемых медициной. Что ж, может быть, иногда перегорают предохранители.

Однако мы отвлеклись. Значит, давайте заключим союз в пользу науки и прогресса. На пять сеансов. Сейчас поясню. Когда вы уедете к себе в город, мы с вами осуществим пять сеансов биосвязи. В определенные дни, в определенный час и определенную минуту вы уединитесь (за час до сеанса), сосредоточитесь и в нужное мгновение нарисуете на бумаге то, что я вам в это время пошлю. Сначала это будет простенькая геометрическая фигура: квадрат, треугольник, круг, крест, ромб или даже простая линия. Второй раз сложнее (мы условимся), потом еще сложнее. В конце концов вы напишите целую фразу. Например, «Я вас не люблю», или «Волга впадает в Каспийское море», или что-нибудь в этом роде, я придумаю. Тотчас после сеанса вы запечатаете результат в конверт и пошлете мне. А я вам. Будем сверять наши рисунки и каракули. Вы согласны?

– Конечно, это так интересно и необыкновенно.

– Когда вы выезжаете в свой город?

– Одиннадцатого июля.

– Отлично. Шестнадцатого июля, в последнюю минуту десятого и в первую минуту одиннадцатого часа по московскому времени, у нас будет первый сеанс биосвязи. Только вы уж не подведите меня, любезная Надежда Петровна. Вы умеете держать свое слово?

– Я обещаю вам, Казимир Францевич, что бы ни случилось (если, конечно, буду жива), шестнадцатого в десять часов… Короче говоря, я обещаю.

Мы начали наш рассказ именно с того, что этот самый день, 16 июля, не удивил Надю с утра ничем необыкновенным, хотя она, как только проснулась, подумала о предстоящем опыте. Опыт не выходил у нее из головы ни когда она умывалась, ни когда завтракала, ни по дороге в редакцию. У нее был маленький уютный кабинетик с окном на старинную церквушку. Надя не разглядывала церквушку, как не разглядывают у себя в квартире давно висящую картину, но все же замечала, что немудреный пейзажик успокаивает, если очень устанешь, что он хорош, может быть, именно своей неназойливостью, тем, что нет в нем ничего лишнего. Нужно только смотреть как можно дольше. Она радовалась, что ей не досталось окно другого сотрудника газеты, Миши Кулебякина. У того за окном пыльная бугристая улица и учреждение с вывеской «Леспромхоз».

Зайдя в кабинетик, Надя открыла стол, разложила бумаги, мянут пять по привычке поглядела в окно, чтобы успокоиться с дороги, и принялась за работу. Но все ее мысли были о том, что вот здесь же, за этим столом, сегодня в 10 часов вечера должно произойти чуть ли не чудо. Она примет сигнал из Крыма, зафиксирует его на бумаге. Наверное, все это чепуха. Что ж, тем интереснее проверить этот опыт.

В дверь кабинетика громко постучали, и на пороге появился незнакомый Наде человек. Он шагнул вперед, и в кабинетике сразу же стало тесно. Вместе с тем в нем стало как будто светлее, – может быть, от выгоревших соломенных волос парня, может быть, от его улыбающихся глаз, может быть, от его приветливой и доброй улыбки.

Он был одет по-дорожному, но со вкусом. Просторная мягкая куртка. Случайно ли, нет ли, носки и рубашка одинакового терракотового тона. «Не наш, приезжий», – в первую секунду отметила Надя. Да и держится как-то… и скромно, и свободно. Чаще случается – либо уж не гнутся ни руки, ни ноги, либо уж неприятная развязность, как на шарнирах.

– Здравствуйте, – все еще улыбаясь, заговорил вошедший. Однако не полез с рукой, а выдержанно дождался, когда Надя сама первая решилась протянуть руку. – Я – молодой поэт. Зовут меня Иваном. Мне сказали, что все молодые поэты – ваше ведомство. Значит, я прямо к вам.

– Ну что же… Это правда… А стихи у вас с собой или вы хотите прочитать и получить консультацию? Вы не стесняйтесь, прочитайте какое-нибудь стихотворение, разберемся.

Иван улыбнулся.

– Стихи потом. Я по другому поводу. Собственно, я приезжий. Из Москвы. Скорее даже не приезжий, а проезжий, потому что сегодня же вечером сажусь на пароход и еду дальше по Ледовитому океану. Мне хотелось бы днем хорошенько познакомиться с городом. Старина и прочее. Я думал, если бы вы пожелали помочь. Вы ведь давно уж в этом городе.

– А почему, собственно, я должна играть роль экскурсовода? Есть музей, у него свои сотрудники.

– Все это так. Но очень уж эти сотрудники доскональный народ. Заговорят. Хотелось бы более непринужденно. И потом, лучше, когда тоже литератор. Ваш главный редактор, например, встретил меня более сердечно. Между прочим, именно он посоветовал мне обратиться к вам.

– Простите, вы сказали, что вы московский поэт. Как ваше полное имя?

Наде хотелось уязвить добродушного парня. Мол, что-то не приходилось слышать. Но вместо того она вспыхнула и закраснелась. Имя ей было хорошо знакомо. Она даже написала однажды небольшую рецензию на книгу стихов Ивана Спешнева, она даже знает наизусть два его стихотворения! «Боже мой, а я ему предлагала, чтобы он прочитал стихи, хотела проконсультировать. Боже мой, какой конфуз!»

– Ну так что же, согласились бы вы подарить проезжему москвичу несколько часов вашего драгоценного времени? Начальство не возражает.

– Я, конечно, могу. Но в смысле пользы… Я, право, не знаю – все эти монастыри, церкви…

– Польза будет. Спасибо, что соглашаетесь. Значит, начнем с Никиты Мученика.

– С какого Никиты? – переспросила Надя.

– Да вон с того, что смотрит на вас через окно ежедневно с девяти до семнадцати.

– Ну вот, а я не знала, что это мученик. – Ей хотелось добавить для каламбура: «Разве уж так мучительно смотреть на меня с девяти до семнадцати?» – но она вовремя спохватилась, что острота получилась бы дешевенькая и пошленькая.

Они пошли по городу. Собственно, показывал и рассказывал больше приезжий, а Надя только хлопала глазками и удивлялась. У Никиты Мученика оказались какие-то необыкновенные кокошники над окнами. В Ризо-положенском монастыре в Успенском соборе прекрасно сохранились фрески, будто бы школы Дионисия. Дионисий же будто бы ни много ни мало – Моцарт русской живописи.

Надя часто ходила мимо монастыря, но ей почему-то больше нравилась высокая причудливая колокольня, нежели простенький, с узкими окнами собор. А оказалось, что колокольня построена сто лет назад и не имеет никакой ценности по сравнению с собором.