Виктор Некрасов - Маленькая печальная повесть

У стойки стоял багроволицый американец и сосал обычное их виски-сода. Он долго разглядывал Сашку, пока тот заказывал коньяк, потом спросил:

– Скьюз ми, ар ю Кунитсин?

– Да, а что?

– Вы очень хорошо танцуете, я вас видел по телевидению. В «Дон-Кихоте».

– А что вы хорошо делаете? Я вас по телевидению не видел.

– Я? – багроволицый несколько растерялся, потом засмеялся. – Деньги! Я бизнесмен.

– И какой бизнес?

– Готовое платье.

– И шинели тоже делаете?

– Какие шинели?

– Для титулярных советников.

– Не понял…

– Дайте телефон. В Нью-Йорке я позвоню. Мне нужно платье для моей девушки, но такое, чтоб Каролин Монакская лопнула от зависти. Можете?

– Но у меня только готовое платье.

– Тогда торгуйте им на Гренаде. Мое почтение.

– А может, угостить вас виски? – осведомился тем не менее бизнесмен.

– Нет, я пью только водку. И только «Московскую».

– А не коньяк? У вас, вижу, в руках коньяк.

– Это для друзей. А я – только водку. И только «Московскую».

– Я думаю, тут есть.

Оказалось, что есть, и было заказано два полных «фужера», как они назывались в России, со льдом.

– И, будьте любезны, одним глотком, – сказал Сашка.

– Как так? – удивился бизнесмен.

– А вот так, – и Сашка показал как.

Бизнесмен попытался повторить, поперхнулся и долго кашлял. Когда он откашлялся, Сашка спросил, что он знает о человеке по фамилии Гоголь.

– Это у которого часовой магазин на Сентрал-стейшен?

– Нет, он мертвыми душами торгует…

– Не понял…

– Ну, тогда возьмем по лобстеру, по-русски они называются омарами, и поговорим о Майкле Джексоне. Вы его поклонник?

В Нью-Йорке они очень мило попрощались. Бизнесмен еле держался на ногах, а Сашка, взяв такси, благополучно добрался до своего «апартамента» на Пятой авеню, с видом на Сентрал-парк, и завалился спать. Проспал часов двенадцать, не меньше.

Снилась Каролин Монакская, танцующая танго с Ашотиком, оба в шинелях, под басовые раскаты мужского хора и сабельные вжиг-вжиг-вжиг…

Вот так сложились, вернее, складываются их судьбы, судьбы трех неразлучных и разлучившихся, или разлученных, мушкетеров… Один в Нью-Йорке в шестикомнатной квартире с ониксовой ванной на Пятой авеню и разными там Япониями и Цейлонами… Другой – в Париже в трех комнатах на рю, подумать, Рембрандт, возле парка Монсо, и не частые, но все же путешествия на стареньком «рено-5»: через Пиренеи и Андорру до самого Гибралтара и обратно… Ну, а третий исподволь готовит новую победу над Ермашом, таинственно шушукаясь за столиками ВТО и ЦДЛ с поборниками настоящего искусства – опытными сценаристами, которым надоело врать, и молодыми писателями, еще не научившимися этому. Насчет поездок – не дальше Коктебеля, Дубутлов и Репине…

Перспективы?

Ах, как хочется подвести какой-то итог. Разобраться в том, кто из этой тройки выиграл, кто проиграл, кому посчастливилось, кто из них, в конце концов, оказался победителем в битве за жизнь, свободу, правду и т. д. Но нет, не мне, бесстрастному летописцу, судить об этом, делать прогнозы. Уклоняюсь. Подождем…

Да, но почему же – естественный вопрос – я позволил все же назвать свою маленькую повесть печальной? Все как будто не так уж плохо – живы, здоровы, работают, собираются даже рожать?

Прочитайте две первые фразы эпилога, и вы поймете. Не переписываются, не звонят…

Сегодня воскресенье, а в среду 12 сентября минет ровно десять лет с того дня, когда, обнявшись и слегка пустив слезу, мы – я, жена и собачка Джулька – сели в Борисполе в самолет и через три часа оказались в Цюрихе.

Так, на шестьдесят четвертом году у меня, шестьдесят первом у жены и четвертом у Джульки началась новая, совсем непохожая на прожитую жизнь.

Благословляю ли я этот день 12 сентября 1974 года? Да, благословляю. Мне нужна свобода, и тут я ее обрел. Скучаю ли я по дому, по прошлому? Да, скучаю. И очень.

Выяснилось, что самое важное в жизни – это друзья. Особенно когда их лишаешься. Для кого-нибудь деньги, карьера, слава, для меня – друзья… Те, тех лет, сложных, тяжелых и возвышенных. Те, с кем столько прожито, пережито, прохожено по всяким Военно-Осетинским дорогам, ингурским тропам, донским степям в невеселые дня отступления, по Сивцевым Вражкам, Дворцовым набережным, киевским паркам, с кем столько часов проведено в накуренных чертежках, в окопах полного и неполного профиля, на кухнях и забегаловках и выпито Бог знает сколько бочек всякой дряни. И их, друзей, все меньше и меньше, и о каждом из них, ушедшем и оставшемся, вспоминаешь с такой теплотой, с такой любовью. И так мне их не хватает.

Может быть, самое большое преступление за шестьдесят семь лет, совершенное в моей стране, это дьявольски задуманное и осуществленное разобщение людей. Возможно, это началось с коммуналок, не знаю, но, так или иначе, человеческое общение сведено к тому, что, втиснутые в прокрустово ложе запретов и страха, люди, даже любящие друг друга, боясь за свои конечности, пресекают это общение. Из трусости, из осторожности, из боязни за детей, причин миллион. Один из самых моих близких друзей, еще с юных, восторженных лет, не только не пришел прощаться, но даже не позвонил. Ближайшая приятельница категорически запретила ей звонить, не то что заходить. Еще один друг, тоже близкий, хотя и послевоенных лет, прощаясь и глотая слезы, сказал:

– Не пиши, все равно отвечать не буду…

И это «отвечать не буду», эта рана до сих пор не заживает. Я внял его просьбе, не писал, но втайне ждал, надеялся, что он как-нибудь, надравшись в День Победы, возьмет открытку, напишет на ней левой подмышкой «Поздравляю!» и без обратного адреса опустит где-нибудь в Дарнице или на вокзале. За десять лет ни разу не надрался… Во всяком случае, не написал, не опустил… А все это соль, соль на мою рану…

И маленькая моя повесть печальна потому, что если между двумя из моих друзей воздвигнута берлинская стена, то двоих других из этой троицы разделяет только вода, только Атлантический океан… Нет, не только океан, а нечто куда более глубокое, значительное и серьезное, что и побудило меня назвать свою маленькую повесть печальной.

Аминь.

Колюр – Париж, июнь – октябрь, 1984

От издательства. Пока в типографии набирался текст повести, по дошедшим до нас сведениям, в Париже по адресу рю Рембрандт, 15 доставлена была телеграмма следующего содержания: «Срочно вылетай тчк расходы оплачиваются тчк телеграф 998 пятое авеню мне тчк целую жду тчк Сашка».