Гонзаг Сен-Бри - Дитя да Винчи

Пришел черед дю Гаста добить жертву, что он и делает, вонзив кинжал по самую рукоятку в его живот. Но лотарингец не падает. Опешив от испуга, убийцы отступают. Вытянув руки вперед, с помутившимся взором, открытым ртом, весь залитый кровью, с десятью ножевыми ранениями падает он наконец к ногам короля. Но глаза жертвы не закрыты. Кажется, что он наблюдает сквозь длинные ресницы за своими убийцами. Хлещет кровь, вместе с нею уходит жизнь, вскоре он умирает. Дю Гаст любуется своей работой. Первые удары в спину и последние в живот — дело его рук. И только после того, как у гвардейцев Генриха III не остается сомнений в его кончине, король приподнимает портьеру своего кабинета и входит, дабы созерцать врага, распростертого в луже крови. Он пихает его ногой в лицо, как когда-то поступил сам герцог де Гиз с адмиралом де Колиньи в ночь на Святого Варфоломея. «Бог мой! Какой он огромный! — восклицает король, — мертвый он кажется еще больше». Прекрасная работа, чувствуется твердая рука и почерк господина дю Гаста. Труп накрывают ковром, сверху кладут соломенный крест и оттаскивают в чулан.

Но смертельная ловушка еще не до конца сослужила свою службу, нужно еще прикончить и братца. На следующий день после вероломного убийства Сорок Пять получают приказ расправиться и с кардиналом де Гизом Лотарингским. На этот раз они не принимают в убийстве непосредственного участия. На то есть дю Гаст. Он согласен исполнить поручение короля лично и назначает себе в помощники троих подручных: Гози, Шалона и Виолле, выделяя на это четыреста экю. 24 декабря утром покончено уж и с этим. Вооруженные солдаты подошли к прелату со словами: «Сударь, думайте о Боге!», после чего закололи его ударом в сердце. Наступила рождественская ночь, тела кардинала и его брата герцога де Гиза предали огню в камине верхнего этажа замка, а пепел развеяли над Луарой.

«Человек человеку волк», — любит повторять наш повар Морис, которому не доводилось встретиться с призраком убийцы в огромных, наполненных кровью сапогах.

Покончив с делами, дю Гаст вернулся домой. Можно ли было вообразить, что под маской заботливого супруга, добродушного отца и великодушного брата кроется отъявленный убийца, своего рода профессионал?

Мадмуазель Вот, частенько рассказывавшая мне не только о превратностях мужской жизни, но и о странностях женской натуры, не утаила от меня, кем был Генрих I Лотарингский, третий из герцогов де Гизов, прозванный Меченым.

Он был воспитан в ненависти к протестантам, расправившимся с его отцом, и чтобы отомстить, велел прикончить адмирала де Колиньи. Именно он руководил резней в Варфоломеевскую ночь. Мне хотелось побольше разузнать о Меченом, поскольку я находился под впечатлением рассказа о том, как гордо держался он, как презирал смерть. Поведала она мне о том, что он был женат на Катерине Клевской и что у них было четырнадцать детей. И уж совсем как взрослому рассказала о том, как однажды ночью, думая, что жена ему изменила, герцог де Гиз проник в ее покои с кинжалом и склянкой в руках и обратился к ней с такой речью: «Сударыня, вы мне изменяете и должны умереть! Я человек добрый и предлагаю вам самой выбрать — кинжал или яд!» Она бросилась на колени, моля о пощаде. Но герцог был неумолим. Она выбрала яд. Он протянул ей склянку и спокойно наблюдал, как она пьет. Затем, подобно призраку, покинул свою жену, которая всю ночь провела в молитвах о том, чтобы Бог принял ее в рай. Наутро герцог де Гиз вновь появился у нее и с сияющей улыбкой признался: «В склянке был овощной бульон». Видно, даже муж — волк своей жене.

Ткните пальцем в горшок с историей Франции и оближите его — вы наверняка почувствуете привкус крови. Задолго до расправы над герцогом де Гизом Леонардо да Винчи вкусил этого удовольствия — весной 1478 года после провала заговора Пацци [27] Пацци — флорентийский род, заклятые враги Медичи. В 1478 г. Франческо Пацци с помощью племянника Папы Сикста IV Джироламо Риарио организовал заговор против Медичи. Был убит Джулиано Медичи, а его брат Лоренцо Великолепный расправился с заговорщиками, изгнал Пацци из Флоренции. Сикст IV отлучил его от церкви. . Гордое семейство флорентийских банкиров, пользующееся поддержкой папы Сикста IV, задумало убийство Лоренцо Медичи и его брата Джулиано. Последнему не удалось избежать смерти, после чего начались страшные репрессии: страх быстро обучил искусству самого грубого подавления попыток бунтовать. Зрелище болтающихся на виселице тел достигло цели: навсегда отучило народ и знать от подобных злодеяний. Правда, вид выставленных напоказ тел казненных настолько истерзал жителей Флоренции, что, будь их воля, они бы остановили палача. Память об этих скрюченных после пыток телах, казалось, обладала профилактическим действием. И тогда на сцену вышел Леонардо да Винчи. Он зарисовал лицо Бернардо Бандини, убийцы Джулиано, а на полях сделал пометку о том, в каком элегантном наряде отправился тот на верную смерть: в шляпе, полукафтане из черного атласа, плаще с бархатным воротником, подбитым лисьим мехом, длинных черных штанах… Так и кажется, будто траур взбирается по его ногам.

В конце любой трапезы старая дева непременно отдавала дань одному и тому же ритуалу, считая, что никто этого не замечает: открыв изысканный фермуар своей сумочки, лежащей у нее на коленях, она тайком складывала туда кусочки хлебного мякиша, мяса и сырные корочки, остававшиеся не съеденными.

А мы, дети, видя это, в шутку принимались подражать ей, повторяя ее движения, — это было знаком нашей признательности ей. Когда она вставала после ужина из-за стола, никому как-то не приходило в голову спросить: «Кому же предназначались эти объедки?»

Мне потребовалось немало времени, чтобы понять: она подкармливала какого-то дикого, всегда голодного зверя. Юность Мадмуазель Вот прошла среди поляков, проживающих в Турени в огромных владениях. Причем аристократы, явившиеся к нам из заснеженных стран, осмеливались охотиться, как варвары, — верхом и с оружием в руках, и потому она была привычна к зверям с опущенными хвостами и всегда напряженными прыжковыми мышцами, которые, считалось, давно перевелись в наших краях, то есть волкам, к которым я, еще ни разу не встретившись с ними, уже проникся нежными чувствами и которые в свое время потрясли моего любимого поэта Альфреда де Виньи, как и я, уроженца Лош, творившего в 1843 году в Мэн-Жиро и начертавшего на белоснежной странице: