Чимаманда Адичи - Лиловый цветок гибискуса

— Прямо как белое вино, — не унималась мама. Я понимала, что она нервничает. И не только потому, что вкус свежего кешью ничем не напоминал вкус вина, — ее голос звучал тише обычного. — Да, белое вино, — она даже закрыла глаза, делая вид, что пытается лучше оценить букет. — С фруктовой нотой.

— Точно, — поддержала я и выронила из пальцев комочек фуфу прямо в густой суп.

Папа смотрел прямо на Джаджа.

— Джаджа, ты что, не пил вместе с нами, gbo ? Ты разучился говорить? — добавил он, полностью на игбо. Это был очень плохой знак. Папа почти не говорил на игбо и требовал, чтобы мы не делали этого на людях. В присутствии посторонних нужно вести себя как подобает цивилизованным людям и использовать английский. Сестра папы, тетушка Ифеома, как-то сказала, что папа слишком поддался влиянию колониализма. Она произнесла это мягко, не обвиняя, словно папа был в этом не виноват. Словно она говорила о человеке, бормочущем что-то неразборчивое в малярийном бреду.

— Тебе нечего сказать, gbo , Джаджа? — снова спросил папа.

— Mba [16] Нет ( игбо ). , — ответил он.

— Повтори, — папины глаза стали такими же темными, какими были глаза Джаджа во время обеда. Страх покинул моего брата и вошел в папу.

— Мне нечего сказать.

— Сок очень вкусный, — попыталась вмешаться мама.

Джаджа вскочил, резко отодвинув стул.

— Благодарю тебя, Господь. Благодарю тебя, папа. Благодарю тебя, мама.

Я уставилась на брата. Хорошо, что он хотя бы поблагодарил за трапезу правильно, так, как мы всегда делали, закончив есть. Но он сейчас делал то, чего никогда не позволял себе раньше: он выходил из-за стола прежде, чем папа произнес благодарственную молитву.

— Джаджа, — повторил папа с нажимом. Его глаза все больше темнели. Но брат уже выходил из столовой со своей тарелкой в руке.

Папа тоже привстал, но потом рухнул на место. Его щеки обвисли, как у бульдога.

Я взяла стакан и уставилась на водянисто-желтый сок, по цвету напоминавший мочу. Потом поднесла его ко рту и осушила одним глотком. Я не знала, что делать дальше. В моей жизни никогда не происходило ничего подобного. Я почти ждала, что услышу, как обваливается забор и погребает под собой деревья франжипани. Или как обрушиваются небеса. Или как сморщиваются и жухнут персидские ковры на блестящем мраморном полу. Что-то непременно должно было случиться. Однако единственным происшествием стало то, что я подавилась. Я закашлялась так, что стала задыхаться, а родители бросились на помощь. Папа стучал по спине, а мама обнимала за плечи и приговаривала:

— Ozugo [17] Довольно ( игбо ). , перестань, дорогая.

Тем вечером я не спустилась к семейному ужину, а осталась в кровати. Меня мучил кашель, щеки горели. В голове тысячи монстров затеяли шумные игры, только вместо мяча они перебрасывали друг другу тяжелый, затянутый в кожу молитвенник. Папа зашел в комнату, и я почувствовала, как под ним проминается матрас кровати, когда он сел рядом со мной. Он спросил, не хочу ли я чего-нибудь. Мама уже готовила для меня суп ofe nsala . Я сказала, что больше ничего не хочу, и мы посидели, держа друг друга за руки. Папа всегда дышал с трудом, но сейчас его одолевала одышка, словно ему пришлось от кого-то убегать. Я не смотрела ему в лицо, потому что не хотела видеть сыпь, покрывающую каждый сантиметр его кожи. Сыпь была такой частой и распространялась так равномерно, что лицо казалось бугристым.

Чуть позже мама принесла мне немного супа, но его густой аромат лишь вызвал у меня тошноту. Я убежала в ванную, где меня вырвало, а когда полегчало, спросила маму, где сейчас Джаджа. Я не видела его с самого обеда.

— Он сидит в своей комнате, пропустил ужин, — мама погладила меня по голове. Ей нравилось проводить пальцами вдоль сплетающихся прядей. Она не станет переплетать мне косы до следующей недели. У меня очень густые волосы, они превращаются в тугую копну в тот же миг, как из них выскальзывает мамина расческа. Если мама попробует расчесать их сейчас, она только разъярит демонов, которые и без того поселились в моей голове.

— Ты купишь новые фигурки балерин? Взамен разбитых? — спросила я. До меня явственно доносился запах ее дезодоранта. У мамы безупречная темная кожа, если не считать недавнего рваного шрама на ее лбу, и сейчас ее лицо было совершенно спокойно.

— Кра , — отозвалась она. — Я не буду искать им замену.

Может быть, мама поняла, что ей больше не понадобятся статуэтки. Что, когда папа швырнул молитвенник в Джаджа, разбились не только ее танцовщицы: весь наш мир разлетелся на кусочки. Я лишь сейчас отважилась подумать об этом.

Мама ушла, я вернулась в кровать и задумалась о тех годах, когда Джаджа, мама и я не позволяли себе произнести вслух то, что думаем. Так было до Нсукки. Именно там все и началось. В крохотном садике тетушки Ифеомы, расположенном прямо возле террасы ее маленькой квартиры, в этом молчании была пробита брешь. Сейчас бунт Джаджа казался мне таким же удивительным, как новый, выведенный тетушкой Ифеомой сорт пурпурного гибискуса, наполненный волнующими ароматами свободы. Но не той, о которой кричали толпы, размахивающие зелеными листьями и выкрикивающие лозунги на площади после переворота. Это была свобода существования в чистом виде.

Но мои воспоминания начинались не с Нсукки. Они обращались к гораздо более раннему времени, когда все гибискусы в нашем саду были восхитительного алого цвета.

Я сидела за письменным столом, когда вошла мама, неся на сгибе руки мою школьную форму. Она сняла вещи с растянутых веревок на заднем дворе, куда я повесила их сушиться этим утром. Сиси стирала всю нашу одежду, но школьной формой мы с братом занимались сами. Сначала смачивали в мыльной воде крошечные участки ткани, убеждаясь, что она не полиняет, хотя и знали, что этого не произойдет, а потом старательно терли. Нам хотелось, чтобы каждая минута из тех тридцати, что папа выделял на стирку, не пропадала даром.

— Спасибо, мам, я как раз собиралась за ней сходить, — поблагодарила я, встав со стула. Плохо, когда старшие делают работу за тебя, хотя мама смотрела на это сквозь пальцы. Она вообще очень редко позволяла себе высказывать недовольство.

— Собирается мелкий дождик, и я не хотела, чтобы твоя форма вымокла, — мама провела рукой по серой юбке с темным поясом, которую она разложила на кровати, и неожиданно продолжила: — Nne [18] Дорогая, милая ( игбо ). , у тебя скоро будет братик или сестренка.

Я уставилась на нее. Мама сидела на кровати, плотно сдвинув колени.