Фрэнсис Бернетт - Как стать леди [litres]

На следующее утро она рано отправилась в сад, чтобы собрать еще не отряхнувшие росу розы. Она как раз тянулась за восхитительной «Миссис Шарман Кроуфорд», как произошло нечто, заставившее ее стыдливо опустить подоткнутую было юбку. А именно: к ней направлялся маркиз Уолдерхерст. Инстинкт подсказал ей, что он хочет поговорить о леди Агате Слейд.

Пожелав ей доброго утра, он заметил:

– А вы встали раньше леди Агаты.

– Она чаще бывает за городом, чем я, – ответила Эмили. – Когда мне выпадает счастье гостить за городом, мне хочется проводить на открытом воздухе все время. По утрам здесь так славно! Совсем не так, как у меня на Мортимер-стрит.

– Вы живете на Мортимер-стрит?

– Да.

– И вам там нравится?

– Там очень удобно. Мне повезло, у меня прекрасная хозяйка. Она и ее дочь очень ко мне добры.

Утро действительно было божественное. На цветах еще лежала роса, но солнышко уже начинало припекать, и в воздухе стоял густой аромат. Маркиз сквозь монокль посмотрел на синее небо, на деревья, в которых музыкально курлыкали горлицы.

– Да, – согласился он, – пожалуй, это явно отличается от Мортимер-стрит. Вам нравится сельская жизнь?

– О, да, – выдохнула Эмили, – о, да!

Она не была мастерицей длинных речей и не смогла бы сказать что-то кроме «О, да!» о своей любви к сельским пейзажам, к этим звукам и запахам. Но когда она подняла на него свои большие добрые карие глаза, в них была такая сила чувства, что слова и не требовались – такое с ней случалось часто, когда взгляд говорил о ее переживаниях выразительнее слов.

Лорд Уолдерхерст смотрел на нее сквозь монокль с тем же видом, с каким он обычно на нее смотрел – ровно, без раздражения, но и без всякого интереса.

– А леди Агате нравится загородная жизнь? – поинтересовался он.

– Она любит все прекрасное, – ответила Эмили. – Я считаю, что у нее такой же чудесный характер, как и лицо.

– Неужели?

Эмили отошла на пару шагов к розам, карабкавшимся по серо-красной стене, и принялась срезать бутоны и складывать их в корзину.

– Она во всем очаровательна, – сказала она. – По характеру, в манерах – во всем. Она не способна никого разочаровать или совершить ошибку.

– Она вам так нравится?

– Она была добра ко мне.

– Вы часто говорите о том, как люди к вам добры.

Эмили замерла в смущении. Она поняла, что вела себя не очень умно, и, будучи по натуре застенчивой, вообразила, что тем, что, словно попугай, повторяла одну и ту же фразу, нагнала на него скуку. Она залилась краской.

– Но все люди добрые, – пролепетала она. – Я… Видите ли, мне нечего им дать, но я все время от них что-то получаю…

– Надо же, как вам повезло, – произнес он, спокойно ее разглядывая.

Она почувствовала себя очень неловко, и когда он оставил ее, чтобы присоединиться к вышедшей на лужайку другой ранней пташке, ощутила одновременно и облегчение, и легкую грусть. По какой-то таинственной причине он нравился Эмили Фокс-Ситон. Возможно, постоянные разговоры о нем подогрели ее воображение. Он ни разу не сказал ей ничего такого уж умного или значительного, но ей казалось, что все им сказанное было и умным, и значительным. Он вообще не отличался разговорчивостью, однако никогда не выглядел глупцом. В свое время он произнес несколько речей в Палате лордов, нельзя сказать, чтобы блестящих, но разумных и исполненных достоинства. Он также написал два памфлета. Эмили испытывала глубочайшее уважение к чужому уму, и часто – стоит признать – принимала за глубокий ум то, что таковым отнюдь не являлось. Она была не привередлива.

Во время своих летних выездов в Моллоуи леди Мария устраивала деревенский праздник. Она давала такие праздники уже сорок лет, и это оживляло летнюю страду. Несколько сотен деревенских ребятишек объедались булочками и пирогами, запивая их чаем из глиняных кружек, после чего сражались за призы в разных соревнованиях и вообще развлекались, как могли. В этом леди Марии помогали добровольцы из числа ее гостей.

В помощники вызывались далеко не все, хотя все находили праздники милыми. Никто не возражал против резвящихся детей, а некоторые даже заражались их беззаботным весельем. И Эмили Фокс-Ситон оказалась, по мнению леди Марии, просто бесценной помощницей в этом начинании. На нее было так легко переложить всю нудную организационную работу, не чувствуя при этом никаких угрызений. А дел была масса, хотя Эмили Фокс-Ситон и не воспринимала их как что-то тяжелое и сложное. Ей бы и в голову не могло прийти, что она делает для леди Марии куда больше, чем подрядилась (если можно так выразиться), как никогда она не думала о том, что ее светлость, дама интересная и достойная всяческого восхищения, была по сути совершенной эгоисткой и никогда ни с кем не считалась. И пока Эмили Фокс-Ситон не выказывала явных признаков усталости, леди Мария и не помышляла о том, что она может уставать, как все люди из плоти и крови, и что ее ноги, пусть молодые и сильные, тоже могут болеть от бесконечной беготни туда-сюда. Леди Мария была счастлива, что приготовления к празднику идут так гладко и что Эмили в любой момент у нее под рукой. Эмили составляла списки и вела подсчеты, разрабатывала планы и делала покупки. Она вела переговоры с деревенскими матронами, которые пекли пироги и булочки и кипятили огромные медные чайники, она выбирала женщин, которые станут помогать нарезать пироги, мазать маслом хлеб и подавать все это, заказывала навесы, палатки, столы – ей приходилось держать в голове массу вещей.

– Действительно, Эмили, – сказала леди Мария, – не представляю, как я обходилась без вас все эти сорок лет. Впредь вы всегда будете заниматься такими праздниками в Моллоуи.

Веселая и общительная по природе, Эмили радовалась радостям других. В такой атмосфере она просто расцветала. Во время бесконечных походов в деревню она с удовольствием наблюдала, как все явственнее на детских личиках проступало волнение, каким счастливым предвкушением светились их глазенки, и улыбалась им в ответ. В день праздника она в очередной раз зашла в дом, в котором пеклись пироги, и дети сопровождали ее до самого крыльца, они толпились вокруг, хихикая и подталкивая друг друга. Когда она вышла, они осмелели настолько, что обступили ее – отчасти из любопытства, отчасти от нетерпения: ну когда же, наконец, последует обещанное угощение? Они улыбались, щеки у них раскраснелись, и Эмили улыбалась им в ответ, испытывая такую же, как и они, детскую радость. Она получала от их предвкушения такое удовольствие, что и не думала о том, сколько ей пришлось трудиться, готовя праздник. Она придумала множество новых развлечений, и это именно она, с помощью садовников, превратила обычные палатки в крытые пышной зеленью шалаши, украсила цветами столы и ворота в парк.