Вольтер - Эстетика

Г. де Ламотт утверждает, что рифма – варварский прием [353] Г-н де Ламотт утверждает, что рифма – варварский прием… – В «Рассуждении о Гомере» Ламотт доказывал, что поэзия, стихи – ненужное украшение, стесняющее свободное и точное выражение мысли. , придуманный не столь уж давно.

Однако все народы земли, за исключением древних римлян и греков, рифмовали и продолжают рифмовать. Повторение одних и тех же звуков столь естественно для человека, что мы находим рифму и у дикарей, и в Риме, и в Париже, и в Лондоне, и в Мадриде. Монтень приводит в переводе на французский рифмованную американскую песенку [354] …рифмованную американскую песенку… – см.: М. Монтень, Опыты, книга I, гл. XXXI (О каннибалах). ; в одном из «Зрителей» [355] «Зритель» – нравоучительный литературный журнал, издававшийся Д. Аддисоном и Р. Стилем (1711–1714). Аддисона есть перевод рифмованной лапландской оды, исполненной истинного чувства.

Греки, quibus dedit ore rotundo Musa loqui [356] …quibus dedit ore rotundo Musa loqui (латин.) – которым Муза дала дар красноречья – измененная цитата из Горация: «Grails ingenium, graiis dedit ore rotundo Musa loqui» («Грекам, грекам дались и мысли и дар красноречья» – «Наука поэзии», 323, пер. М. Гаспарова). , родившиеся под более счастливыми небесами и одаренные природой органами более утонченными, нежели прочие народы, создали язык, все слоги которого могли, благодаря их долготе или краткости, выражать томление или бурные порывы души. Из этого многообразия слогов и интонаций слагалась гармония греческого стиха и даже прозы, гармония, постигнутая и воспроизведенная древними итальянцами, но с тех пор всем иным народам недоступная. Однако, будь то рифма или ритмизированные слоги, поэзия, против которой восстает г. де Ламотт, была и будет вечно культивироваться всеми народами.

До Геродота греки даже историю писали в стихах, они переняли этот обычай у древних египтян, самого мудрого, ученого и просвещенного народа земли. Обычай был весьма разумен, ибо цель истории состояла в том, чтобы сохранить для потомства память о немногочисленных великих людях, которые должны были служить ему примером. Никому тогда еще не приходило в голову создавать историю какого-нибудь монастыря или городка в нескольких томах ин-фолио, записывалось лишь то, что было этого достойно, то, что людям надлежало запомнить наизусть. Поэтому в помощь памяти привлекали гармонию стиха. Поэтому же первые философы, законодатели, основатели религий и историки – все были поэтами.

Кажется, что при таком назначении поэзии ей должно было не хватать либо точности, либо гармонии. Но можно ли вообразить, что, после того как Вергилий и Гораций сочетали оба эти достоинства, кажущиеся несоединимыми, после того как гг. Депрео и Расин писали, как Вергилий и Гораций, человек, который их читал, который знает, что они переведены почти на все европейские языки, может до такой степени принижать дар, стяжавший честь ему самому? Я ставлю наших Депрео и Расинов в один ряд с Вергилием за их заслуги в стихосложении, ибо, родись автор «Энеиды» в Париже, он бы, подобно им, рифмовал, а живи оба эти француза во времена Августа, они, подобно Вергилию, использовали бы метр латинского стиха. Поэтому когда г. де Ламотт называет стихосложение «механическим и смехотворным трудом», он возводит обвинение в смехотворности не только против всех наших великих поэтов, но и против поэтов Античности.

Вергилий и Гораций подчиняли себя столь же механической работе, как и наши авторы; счастливое сочетание спондеев и дактилей требовало не меньшего труда, чем наши рифмы и полустишья. Тут нужно было незаурядное усердие, коль скоро «Энеида» за одиннадцать лет не была еще доведена до совершенства [357] …коль скоро «Энеида» за одиннадцать лет не была еще доведена до совершенства – Вергилий начал работу над «Энеидой» в 29 г. до н. э., к 19-му г. поэма была вчерне закончена, и автор предназначал еще три года на ее отделку: неожиданная смерть 21 сентября 19 г. нарушила эти планы. .

Г-н де Ламотт утверждает, что трагедия во всяком случае ничего не теряет ни в изяществе, ни в силе, будучи написана в прозе. В доказательство он перелагает прозой первую сцену «Митридата» [358] «Митридат» – трагедия Ж. Расина, поставлена в 1673 г. ; ее невозможно прочесть. Он не считает, что величайшая заслуга стиха в том, что он не уступает в точности прозе; преодоление сей высшей трудности и пленяет знатоков – превратите стихи в прозу, исчезнет как эта заслуга, так и удовольствие.

«Но, – говорит он, – наши соседи вовсе не пользуются рифмой в своих трагедиях». Это правда, но и эти пьесы написаны в стихах, ибо в гармонии нуждаются все народы мира. Следовательно, необходимо только выяснить, должен ли быть наш стих рифмованным или нет. Гг. Корнель и Расин употребляли рифму: боюсь, что желание проложить иной путь объясняется скорее неспособностью следовать по пути этих великих людей, нежели стремлением к новому. Итальянцы и англичане могут обойтись без рифмы, ибо их языку свойственны инверсии, а поэзии множество вольностей, нам недоступных. У каждого языка свой дух… Дух нашего языка – ясность и изящество, мы не допускаем никаких вольностей в нашей поэзии, которая должна следовать, как и наша проза, строгому порядку наших мыслей. Поэтому мы испытываем насущную потребность в повторе звуков, дабы нашу поэзию нельзя было спутать с прозой. Всем известны строки:

Замените их:

Как ни поэтичны эти строки, разве они доставляют то же удовольствие, когда не украшены рифмами? […]

Г. де Ламотт сравнивает наших поэтов, то есть наших Корнелей, Расинов, Депрео, с кропателями акростихов и с фокусниками, которые пропускают зернышки проса через игольное ушко; он добавляет, что авторам всех этих детских выкрутасов нечем похвалиться, кроме преодоления трудностей. Я признаю, что, если говорить о плохих стихах, это во многом справедливо, ничем, кроме рифмы, они не отличаются от плохой прозы, а рифма сама по себе еще не дарует ни достоинств поэту, ни удовольствия читателю. В Гомере и Вергилии нравятся не дактили и спондеи, а пленительная гармония, рожденная трудным размером. Тот, кто станет преодолевать трудность ради одной заслуги ее преодоления, безумец, но тот, кто из этих препятствий сумеет извлечь красоты, услаждающие всех, мудр и неподражаем. Весьма трудно создавать прекрасные картины, красивые статуи, хорошую музыку, хорошие стихи; поэтому имена людей, которые поднялись на эту недосягаемую высоту, преодолели эти препятствия, возможно, переживут надолго королевства, где они родились.