Ганс Андерсен - Сказка моей жизни [litres]

Я заснул, сон подкрепил меня, и утром я уже не страдал больше от качки, привык смотреть на бегущие бурлящие волны. К вечеру волнение как будто стихло, а на следующий день, когда мы вошли в пугавший меня Бискайский залив, и ветер совсем затих. Морская поверхность походила на разостланный шелковый покров; мы плыли как будто по озеру. Ну как же я не баловень счастья! Ведь такого плавания я и ожидать не смел. Наутро четвертого дня плавания завидели мы маяк перед устьем Жиронды. В Лиссабоне говорили, будто в Бордо холера, но это было под сомнением. Прибывший на корабль лоцман уверил, что в городе все благополучно; первая же весть была, таким образом, приятная.

По реке мы подвигались медленно и прибыли в Бордо только к семи часам вечера. Здешние друзья мои уговаривали меня побыть здесь еще и махнуть рукой на Париж, где была холера. Мне и самому не хотелось туда, но путь домой через Париж был самый кратчайший, и я поехал в Париж, но остановился там лишь на один день в Grand Hôtel, т. е. в самой здоровой части города. Я ни к кому не заглянул, не пошел даже в театр, а только отдохнул и вечером уже мчался по железной дороге через Северную Францию, где, как говорили, тоже во многих городах была холера. В Кельне о ней, по крайней, мере не говорили, но вряд ли и тут ее не было. В Гамбурге я, наконец, счел себя вне опасности и целых два дня чувствовал себя как нельзя лучше, ходил по театрам, гулял… Вдруг вечером накануне своего отъезда узнаю, что как раз в эти-то дни холера пуще всего и свирепствовала в Гамбурге, выхватывая в день по сотне жертв, тогда как в Париже, откуда я бежал, заболевало в день не больше сорока. Я был очень неприятно поражен, сел на диету, расстроил себе желудок и провел беспокойную ночь. Утром я уехал и к вечеру был в своем родном городе Оденсе, а день спустя в Копенгагене.

Дорожная жизнь для меня окончилась, теперь мне предстояло плотно осесть на родной почве, пить лучи родного солнышка, подвергаться резким ветрам родины, опять барахтаться в разном вздоре, от которого не уйдешь никуда, разве в сказку, но также и жить, наслаждаясь всем великим, добрым и прекрасным, чем одарил Господь мою родину. Друзья мои – семейство Мельхиор – встретили меня на вокзале и увезли в свою усадьбу «Ролигхед». Над дверями красовались гирлянды из цветов, флаги и надпись: «Добро пожаловать!» С балкона своей комнаты увидел я вдали Зунд, весь покрытый парусными судами и пароходами… Здесь, в кругу дорогих друзей, окруженный всеми удобствами и вниманием, проводил я свои дни в высшей степени весело и приятно.

В числе выдающихся людей, с которыми я виделся здесь, был и молодой художник Карл Блок; я очень высоко ценил его талант; познакомился я с ним еще в Риме, здесь же сошелся с ним поближе и стал еще больше ценить его и как художника, и как человека. Ему-то я и посвятил новые сказки, вышедшие в конце этого года.

Вскоре по возвращении на родину я опять был приглашен в королевскую семью и принят с обычной приветливостью. В конце этой недели назначен был отъезд нашей милой принцессы Дагмары в Россию, где ей предстояло сделаться великой княгиней. Последнее свидание и беседа с нею в ее родном доме глубоко взволновали меня.

Когда она уезжала, я стоял в толпе на мостках, перекинутых с корабля, на котором она уезжала со своими родителями. Принцесса увидела меня, подошла ко мне и приветливо протянула мне руку. Тут слезы брызнули у меня из глаз, и я от всего сердца вознес к Богу горячую молитву о молодой принцессе. Теперь она счастлива: ее и там ждала такая же счастливая семейная жизнь, как та, которую она оставила здесь.

Я еще не успел побывать у милой г-жи Ингеман и теперь поспешил к ней. Она была так оживлена, так радовалась, что зрение опять к ней вернулось, а еще более радовалась мысли, что скоро, быть может, прозреет еще лучше – свидится с Ингеманом.

Из Сорё я проехал в Гольштейнборг, а вернувшись в Копенгаген, переехал на новую квартиру. Может быть, кое-кого из моих заокеанских друзей [41] Надо иметь в виду, что А. обработал эту часть своей автобиографии собственно для американских читателей. – Й.К. и заинтересует описание моего копенгагенского жилища. Дом находится на Новой Королевской площади; на первом этаже помещается одно из наиболее посещаемых в городе кафе; на втором этаже ресторан, на третьем клуб, на четвертом, где находится моя квартира, живет еще врач, а надо мною фотографический павильон. Таким образом, у меня под руками и еда, и питье, и общество, и даже врачебная помощь на всякий случай, а также фотография, если я пожелаю оставить свой портрет потомству. Кажется, недурно устроился! Обе мои комнаты невелики, но очень уютны, залиты солнцем и украшены статуями, картинами, книгами и цветами, о которых заботятся мои верные приятельницы. Каждый вечер у меня на выбор два места – в королевском театре и в «Казино». Друзья мои рассеяны повсюду, во всех классах общества, и я всегда нахожу у них радушный и сердечный прием.

В конце января профессор Гёт [42] Один из выдающихся артистов, впоследствии главный режиссер королевского театра и преподаватель драматического искусства. – Примеч. перев. с огромным успехом читал мои сказки: «Мотылек» и «Счастливая семья» в Студенческом союзе, где до сих пор их читал вслух лишь я сам. Чтение его, благодаря вдумчивости, юмору и экспрессии, с какими он передавал эти историйки, произвело большое впечатление. После чтения состоялся товарищеский ужин, и артист провозгласил во время его тост за меня, причем пояснил, что первый его дебют состоялся в Студенческом союзе и в комедии из студенческого быта Х. К. Андерсена – вот почему он и сегодня, выступая после стольких лет опять в том же кружке, пожелал прочесть сказки Андерсена, продолжающего оставаться членом Союза и все таким же юным, свежим, если только не еще свежее, еще моложе, нежели в годы студенчества!

Профессор Гёт был, таким образом, первым, если не считать меня самого, чтецом моих сказок в публичном собрании [43] В России такой почин сделал даровитый артист Московского Малого театра А. П. Ленский, с огромным успехом читавший зимой 1894 года в «Клубе художников» следующие сказки А. в нашем переводе: «Что можно придумать», «Самое невероятное», «Свинья-копилка», «И в щепке порой скрывается счастье» и «В день кончины». – Примеч. перев. . Затем один из самых выдающихся артистов королевского театра, г. Фистер, положительно создавал своим чтением нечто художественное из сказки «Новое платье короля». Артист Нильсен, первоклассный исполнитель ролей Гакона Ярла и Макбета, также часто читал некоторые сказки и в частных кружках, и во время своих артистических поездок по Швеции и Норвегии. А наш несравненный Михаэль Вие с неподражаемою искренностью, юмором и наивностью читал «Истинную правду», «Воротничок» и «Иванушку-дурачка». Назову затем из прекрасно читавших мои сказки артистов: Христиана Шмидта и Манциуса. Наконец, профессор философии, высокодаровитый Расмус Нильсен посвятил разбору и выяснению значения моих сказок «Снеговик» и «Что муженек ни сделает, все хорошо» две публичные лекции.