Иоганн-Фердинанд-Мартин-Оскар Мединг - Адъютант императрицы [litres]

Паж медленно шел по залам, приложив руку к беспокойно бившемуся сердцу, но, по-видимому, никого не искал, как то приказала императрица, а уверенным шагом дошел до дверей зимнего сада, освещенного матовыми лампами и погруженного в фантастически полумрак. На пороге он остановился, как бы не решаясь продолжать путь, его грудь дышала беспокойно, а щеки еще более покраснели. Затем он быстрыми шагами поспешил по усыпанной серебристым гравием дорожке этого удивительного сада, созданного капризною фантазией самодержавной повелительницы и заключавшего в себе роскошнейшие цветы и самые редкие плоды всех стран света.

Дорожка извивалась в тени изящных древесных и цветочных групп. Паж выбрал кратчайший путь и ускорил шаги; затем его шаги замедлились и наконец, при одном повороте он неожиданно остановился с полуподавленным восторженным восклицанием.

Действительно картина, представившаяся его взорам, была способна возбудить удивление и восхищение даже у человека, привыкшего к фантастической роскоши двора «северной Семирамиды». Из сверкающей, искусственно сложенной скалы выбивался серебристо-светлый ручей, изливавшейся в круглый бассейн каррарского мрамора и тихо плескавшейся на его дне едва заметными волнами. Вокруг бассейна расположились полукругом густые кусты роз, покрытые теми роскошными цветами, аромат которых в садах Востока вдохновляет соловья для его томной и страстной любовной мелодии. Над этою душистою оградой склонялись стройные стволы и роскошные листья веерных пальм. Вся эта группа была освещена бледно-голубыми фонарями, почти создававшими иллюзию озаренного вечерним светом неба.

Возле струящегося источника, рядом с бассейном, стояла круглая скамья, сложенная из нежного, мягкого мха; на ней, грациозно изогнувшись, сидела молодая девушка, вполне соответствовавшая этой сказочной обстановке. На ней была надета доходящая до колен белая шелковая юбка, затканная золотом и перехваченная в талии золотым поясом; широкие шаровары из той же матерей ниспадали до щиколоток изящных ножек, обутых в темно-голубые бархатные туфли. Такой же голубой кафтан покрывал плечи девушки; широте разрезы рукавов позволяли видеть стройные, словно алебастровый руки; черные, как смоль, волосы, прикрытые голубою шапочкой, ниспадали роскошными косами на ее плечи. Кафтан были так густо заткан дорогим шитьем, что едва можно было различить его цвет; драгоценные камни чудной красоты украшали пояс, браслеты, башмаки и головной убор девушки, так что весь ее вид напоминал одну из тех сказочных фей, могущественная сила которых повелевает стихиями и извлекает из недр земных неисчерпаемый сокровища.

Лицо молодой девушки, сидевшей у фонтана, еще больше поражало чарующей красотой.

Императрица была права, заметив, что глаза пленной дочери турецкого визиря отражали целый мир сказочной поэзии Востока; действительно эти миндалевидные черные глаза, глубокие и блестящие, казалось, говорили о сокровенных тайнах, недоступных никакому человеческому языку и находящих отклик лишь в пеней персидского соловья, мелодия которого проникает в самую глубину души. В этом чудном, нежном лице сочеталась детская невинность с вполне законченною манящею прелестью женщины, чистота ангелов, окружающих Мадонну Рафаэля, с горячей страстностью гурий, населяющих рай Магомета и заставляющих правоверного в блаженном упоении забывать обо всех земных страданиях.

Молодая девушка сидела на скамье, прислонившись головою к стройному стволу пальмы; она тонкими пальчиками ощипывала нежные и душистые лепестки сорванной розы и бросала их в прозрачные волны.

Несмотря на глубокую задумчивость, она услыхала тихий зов пажа. Она испуганно вздрогнула и, схватив со скамьи густую кружевную вуаль, хотела закрыть свое лицо; но паж уже был возле нее и удержал ее руку с поднятым покрывалом.

– Это – я, мадемуазель Зораида, это – я, – сказал он по-французски просящим тоном. – Оставьте свое покрывало, не скрывайте своих глаз, этих чудных глаз, взгляд которых я ощущаю в своем сердце как солнечный свет, как солнечное тепло!

Девушка слегка покраснела, но покрывала не опустила и ответила ему также по-французски с легким чужестранным акцентом, придававшим ее мелодичному голосу своеобразную прелесть:

– Пред вами мне нет необходимости скрывать лицо, так как вы уже видели меня у нашей великой султанши, Екатерины, когда вы, по ее приказанию, обучали меня французскому языку. Но все же это очень нехорошо и большой грех; мой отец очень рассердился бы, если бы знал, что чужой человек видел лицо его дочери, так как женщина не должна показывать свое лицо ни одному мужчине.

– Чужой? – спросил Николай, садясь рядом с Зораидой на дерновую скамью и взяв ее за руку, в которой она держала розу, уже наполовину осыпавшуюся. – Разве я для вас чужой, мадемуазель Зораида? Разве государыня не назвала меня вашим братом, а вас моей сестрой.

– Да, она это сделала, – промолвила Зораида, – и я люблю великую султаншу, хотя она и ведет войну против великого падишаха, повелителя моего отца, и хотя я понять не могу, как она, женщина, властвует над мужчинами. Я попала к ней в плен, я была ее рабыней, а она приняла меня с материнской лаской и добротой. Своей матери я никогда не знала; она умерла, когда я еще была малым ребенком. Я люблю великую султаншу, как любила бы свою мать, и я повиновалась ей, когда она мне приказала считать вас своим братом. Но ведь это не так, – сказала она, печально покачав головой, – вы мне – не брат, и если бы даже было так, то и тогда едва ли я могла бы показать вам свое лицо там, на моей родине; видеть лицо женщины имеют право только два человека: ее отец и ее супруг.

При последних словах Зораида медленно подняла на пажа взор; их взгляды встретились, ее рука дрогнула в его руке и лица их обоих зарделись ярким румянцем. Она хотела отнять руку, но Николай Сергеевич удержал ее в своей, с мольбою во взор взглянул на нее, медленно опустился пред нею на колена и сказал:

– Да, Зораида, быть вашим братом я не могу, это невозможно; как ни могущественна государыня, но против природы она не может идти, не может создать между нами родственную связь; но она не в силах также разорвать связь, приковавшую мое сердце к вам навеки более сильно, чем то могла бы сделать родственная связь. Только супруг может видеть лицо жены, – продолжал он, – а я, Зораида видел ваше лицо так часто, что ваш образ запечалился в глубине моей души, и поэтому я имею право надеяться, что вы со временем позволите мне жить исключительно для вас и в вас одной находить счастье жизни; без вас я все равно не могу жить и другого счастья мне никогда не найти на земле.