Иоганн-Фердинанд-Мартин-Оскар Мединг - Адъютант императрицы [litres]

– О, ваше императорское величество, – воскликнула Аделина вне себя, – вы так добры и милосердны, как Сам Бог!.. Благословение небесное, наверное, вознаградит вас за ваше великодушие!

Она упала на колена и горячо поцеловала руку государыни.

Екатерина Алексеевна ласково провела рукою по ее голове, милостиво поклонилась и проследовала дальше.

Орлов последовал за нею с мрачным взором; ее приказание он выслушал в ледяном молчании; но Аделина не заметила грозного выражения его лица, в ее сердце звучали лишь слова надежды и милости. Только острый взгляд Потемкина подметил мрачное, недовольное выражение Орлова; он оглянулся на молодую девушку, как бы желая как можно лучше запомнить ее лицо.

Государыня обошла всех артистов, затем отпустила их и приказала подавать ужин.

За нею и ее семьей последовало все остальное общество.

Столовая сообщалась с зимним садом раздвижной стеной с одной стороны, откуда открывался восхитительный вид на фантастически освещенный пальмовый грот. Повсюду стояли небольшие столики, на пять-шесть человек, с самыми редкими деликатесами всех стран и времен года.

Императрица села за маленький столик одна, посредине комнаты; направо от нее, за круглым столом, сидели великий князь со своей невестой, принцессой Вильгельминой, ландграфиня и обе младшие принцессы, граф Панин и молодой граф Разумовский угощали эту августейшую семью. По левую сторону от государыни стоял такой же стол, за которым сидели Дидро, Григорий Григорьевич Орлов, Потемкин и несколько наиболее знатных дам, прочее общество распределилось за другими столиками, поставленными так, что государыня могла всех видеть и никто не сидел спиною к ней.

Когда императрица села за столик, из столовой и прилегающих комнат исчезли все лакеи, а караул отодвинулся к последним входным дверям Эрмитажа, из глубины зимнего сада послышалась музыка, как бы отдаленная, ласкающая, оживляющая, но не нарушающая общего разговора. На столике пред императрицей стояли только серебряная тарелка с несколькими кусочками белого хлеба, маленький графин золотистого хереса, несколько больших графинов с водою и бокал из шлифованного горного хрусталя.

Екатерина Алексеевна наполнила бокал водою, прибавила туда несколько капель вина и чуть-чуть отпила, заедая ломтиком хлеба, в этом состоял весь ее ужин, между тем как для других были в изобилии сервированы различный заманчивый яства Императрица обращалась то к одному, то к другому из гостей, не забывая даже самых отдаленных столиков, для всех у нее находились подходящее замечание или вопрос. Каждое ее слово действовало как искра, зажигающая и оживляющая; завязывался общий разговор, настолько непринужденный и оживленный, насколько то возможно в обществе, центром которого является неограниченная властительница, распоряжающаяся судьбой, имуществом и даже жизнью всех остальных.

Через несколько времени послышался звон колокольчика. По этому знаку все столы бесшумно исчезли в люк, к величайшему удивлению тех, кто имел честь лишь впервые присутствовать на небольших ужинах у государыни. Через несколько минут люки снова открылись и поднялись одинаковые столики, одинаково сервированные богатейшим выбором новых чудес кулинарного искусства и новыми винами и фруктами всех стран. Германии, Франции, Испании, Италии, Греции и Малой Азии. Три раза менялись столы таким способом. Щеки ужинавших разгорались все ярче, глаза сверкали, речь лилась все непринужденнее и остроумнее, поддерживаемая императрицей, а между тем сама она ясным спокойным взором окидывала всех присутствовавших и только от времени до времени подносила к губам хрустальный бокал с едва заметно окрашенной водой.

Непринужденнее и веселее всего велась беседа за столиками вблизи императрицы, где Дидро пускал в ход все свое остроумие и сарказмы. Орлов и Потемкин одинаково принимали живейшее участие в разговоре. Орлов иногда в своем высокомерии высказывал странные парадоксы по адресу Дидро, но последний отражал их резко и остроумно к великой радости тайных врагов и завистников заносчивого фаворита. Потемкин, наоборот, льстил философу таким тонким способом, что тот только похлопывал генерала по плечу и уверял его, что, будучи в Париже, он с полным достоинством займет место на небольших обедах у барона Гольбаха.

Молодой паж, Николай Сергеевич, стоял за стулом государыни и мало участвовал в разговорах, он прислушивался к звукам музыки, доносившейся из-за пальмовых деревьев, и в мечтах уносился далеко, рисуя себе милый дорогой образ.

Императрица встала из-за стола; в тот же момент провалились все столики, отворили паркет и закрыли. Столовая, как по волшебству мгновенно превратилась в обыкновенную приемную.

Екатерина Алексеевна отпустила гостей легким поклоном, ландграфиню и ее дочерей она обняла, а великому князю протянула руку для поцелуя. Прощального приветствия она никому не сказала, ни даже Орлову и Потемкину, однако последний уловил мимолетный, скользнувший по нем взгляд, в котором отразился пламенный луч горячей страсти, вспыхнувший в глубин сердца государыни.

Покои опустели.

Потемкин возвратился в свое новое жилище. Он скоро отпустил камердинера и сидел некоторое время в раздумье, между тем как глубокая тишина и тьма распространились во дворце, еще так недавно шумно сиявшем огнями. Обыкновенно, как только государыня удалялась к себе, кругом наступали темнота и мертвая тишина, чтобы не нарушать покоя повелительницы.

– Трудно, должно быть, покорить эту волю, и заставить женщину забыть, что она – императрица, что распоряжается судьбой, жизнью и смертью своих подданных. А все же это необходимо! – воскликнул Потемкин, вскакивая, – это необходимо! Я не хочу быть рабом, обласканным императрицей. И, если бы я даже пожелал вынести это ради того, чтобы властвовать над другими, я все же не могу унижаться пред женщиной, которую я люблю, люблю до безумия уже много лет; я хочу, чтобы она меня любила так же, как женщина любить более сильного мужчину, или же я удалюсь, буду жить в уединении и пусть погибнет моя жизнь со всеми ее надеждами!.. Сегодня же, сейчас же необходимо сделать первый шаг, который должен убедить ее, что я – не игрушка ее прихоти.

Он вскочил, подбежал к тому месту в стене своей спальни, где открылась дверь и к нему вошел царский паж. Несколько раз ударил он по стене своим сильным кулаком. В одном месте послышался глухой звук. Потемкин схватил с ночного столика кинжал с дамасским клинком и сорвал обои со стены; в стене оказалась деревянная переборка; он вогнал клинок в дерево, нажал его со всех сил и, опуская, наткнулся на засов по ту сторону стены. Потемкин могучим плечом толкнул двери, но все усилия его атлетического тела оказались тщетными. Однако после невероятных усилий дверь, наконец, подалась и с треском открылась: засов выскочил из петель, несколько деревянных шашечек выломалось и с радостным, торжествующим криком Потемкин очутился в проходе, устланном ковром и освещенном слабым светом лампы.