Иоганн-Фердинанд-Мартин-Оскар Мединг - Адъютант императрицы [litres]

– Что ты толкуешь про Ивана Творогова и Осипа Федулова! – с досадой возразила Ксения. – Тебе хорошо известно, что не из-за них отвергла я твое предложение; я прямо сказала тебе правду, как была обязана сказать доброму казаку; я сказала тебе, что не люблю тебя и потому не протяну тебе своей руки. И ты знаешь также, – прибавила казачка, причем ее глаза подернулись слезою, – что я никогда не полюблю ни тебя, ни кого-либо другого. Ты знаешь, что мое сердце принадлежит Емельяну Пугачеву, которого ты называл своим другом и который обещал мне вернуться назад.

– Однако он не вернулся, – сказал Чумаков с мрачным взором, – хотя прошли уже годы с тех пор, как он приезжал сюда со своим генералом вербовать охотников в армию великого Румянцева, воевавшего с турками; я если он не вернулся, то, значит, пал в бою или позабыл тебя.

– Нет, он меня не забыл, – воскликнула Ксения с блестящими глазами. – Емельян Пугачев не забывает своей любви и своих клятв, и с ним я охотнее разделю его бедность, чем с тобою или кем-нибудь другим несметное богатство. Да мне и не нужно думать о богатстве, потому что у моего отца довольно лугов и стад, а если Емельян умер, – продолжала она дрожащим голосом, – то я знаю, что его последняя мысль была обо мне. Тогда я – его вдова и ни за что на свете не нарушу верности ему.

– Ксения! – воскликнул Чумаков, тогда как его глаза метали искры, а искаженное злобою лицо подергивалось в приливе необузданной страсти, – Ксения, помни свои слова! Помни, что я – человек, способный принудить к любви, когда мне отказывают в ней… помни…

Ксения вскочила; ее глаза метали молнии.

– Принудить? – воскликнула она, – ты хочешь принудить меня?! Подлый трус, скажи еще слово, и я пойду к реке на круг к казакам и расскажу им, что ты купил себе за презренное золото свободу, за которую они хотят сражаться с храбрым мужеством, и очень может быть, что волны Яика умчат тебя в море, прежде чем нагрянут сюда москали, карманы которых ты набил своим золотом. Ступай прочь, избавь меня от твоего ненавистного присутствия, иначе я забуду, что доверие открыло мне твою темную тайну и что доверие никогда нельзя обмануть, даже если презираешь того, кто оказывает его нам!

– Ксения! – вне себя воскликнул Чумаков, тогда как его глаза блеснули дикой злобой и он робко попятился пред грозно выпрямившейся пред ним девушкой, – Ксения, придержи свои слова, иначе…

Он не договорил, потому что лицо Ксении внезапно проняло восторгом; она раскрыла объятия и торжествующий возглас сорвался с ее уст.

Пораженный такой внезапной переменой, Чумаков обернулся и увидел позади себя, у калитки сада, того, о ком сейчас говорил, воображая, что тот находится за сотни верст от их станицы и не может вернуться сюда.

Емельян Пугачев стоял у входа в сад, держа за повод свою маленькую лошадку; его лицо было бледно, большие глаза со странным, задумчивым выражением смотрели на Ксению; от всей его внешности веяло какой-то таинственностью, так что Чумаков почувствовал суеверный страх и перекрестился. Но Ксения бросилась уже к Пугачеву; она охватила его руками, осыпала поцелуями в избытке восторга, и даже маленькая лошадка, стоявшая позади своего господина, понурив голову, была осыпана ласками обрадованной девушки.

– Ты здесь, Емельян, ты здесь! – воскликнула она. – О, теперь все хорошо; если бы ты пал в бою, твой дух явился бы возвестить мне о том и передать твое последнее приветствие. Ты здесь!.. ты здесь!.. – твердила девушка вне себя от радости. – Слушайте, зеленые луга; слушай, шумящий Яик, слушай, лазурное небо там, в высот; он здесь, мой Емеля, здесь, и я – самая счастливая женщина на свет!

Пугачев крепко прижал ее к груди. С глубокой нежностью смотрел он на Ксению, однако его лицо оставалось серьезным и задумчивым. Он как будто искал в ее чертах решения вопроса, волновавшего всю его душу.

Чумаков с минуту стоял, потупившись и крепко стиснув губы, а потом подошел к Пугачеву, подал ему руку и произнес:

– Здравствуй, Емельян Иванович! Слава Богу, что ты вернулся здрав и невредим! Я уже боялся, не постигла ли тебя смерть, и, – продолжал казак, немного запинаясь, – так как мы были с тобою друзьями, то я хотел позаботиться о твоей Ксении; я хотел протянуть ей руку и предложить свою защиту на всю жизнь. Она не могла позабыть тебя, не хотела поверить, что ты не можешь вернуться назад. И вера не обманула ее; теперь мне больше нет надобности заботиться о твоей невесте. Добро пожаловать на родину!

Пугачев крепко пожал его руку; но он не заметил, что эта рука была холодна, как лед.

Одну минуту Ксения смотрела на Чумакова с угрозой и удивлением; но она была слишком счастлива, чтобы нарушить гармонию этого блаженного часа. Не следовало ли ей простить того, чью любовь она отвергла, так как ее возлюбленный был здесь?

– Пойдем, Емельян, пойдем! – сказала молодая казачка, ведя Пугачева к себе в сад. – Ты, наверно, устал, проголодался дорогой и хочешь пить, да и твоя бедная лошадь нуждается в отдыхе и пище. Пойдем, подкрепи свои силы, а потом ты расскажешь мне, как тебе жилось, как Бог тебя миловал и как возвратил ко мне обратно.

– До свиданья, Емельян Иванович! – проговорил Чумаков, обращаясь к Пугачеву. – Ты снова нашел свою Ксению; третий между вами лишний, хотя бы он даже был вашим лучшим другом.

Еще раз протянул он Пугачеву руку и, быстро повернувшись, вышел из сада.

Ксения между тем поспешила в хату; она принесла оттуда свежего кобыльего молока и сладких маисовых лепешек, соленой и копченой баранины и меда – то, что наскоро попалось ей под руку; потом она сбегала также за душистым сеном для лошади, зачерпнула в колодце ведро воды и любовалась блаженным взором, как Пугачев и его конь подкрепляли свои силы.

– Все наши казаки под горой, на лугу, – сказала девушка. – О, если бы мой отец был здесь! Ведь он также начал уже сомневаться, что ты еще жив! Они совещаются там, как быть, – продолжала она. – Ты явился в тяжелую минуту, Емельян; русский генерал прибыл в Гурьев для рекрутского набора среди наших.

– Знаю, – отозвался Пугачев, только что опорожнивший жадными глотками чашку кобыльего молока, – мне сказывали про это в соседней станице вверх по Яику, где я вчера ночевал, и потому я приехал освободить тех, кому грозит беда, и обрушить небесное мщение на преступных притеснителей!

– О, Более мой! – воскликнула Ксения. – Ты хочешь противиться им? Ты не уволен в отпуск, не освобожден от службы? Ты хочешь подвергнуться такой страшной опасности?

– Опасности? – промолвил Пугачев с таким странным блеском в глазах, что Ксения попятилась от него в испуге. – Для меня не существует опасностей, – возразил он, – над моею головой парят ангелы Божьи и святые угодники, покровители русского государства!