Томас Гарди - Взор синих глаз [litres]

– Но видели ли вы когда-нибудь, как другие играют?

– Я никогда в глаза не видел ни одной шахматной партии. Сегодня я впервые в жизни играю с живым противником. Я изучил множество вариантов игры, которые были описаны в книге, да запомнил значение различных движений шахматных фигур, но это все.

Таково было полное объяснение его манерности; но сам факт, что молодой человек, имея желание играть в шахматы, рос и взрослел без возможности увидеть хоть одну партию или самому принять в ней участие, стало для нее большим шоком. Некоторое время она размышляла над этим обстоятельством, глядя в пустоту и уделяя очень мало внимания игре.

Мистер Суонкорт сидел, неотрывно глядя на шахматную доску, но явно думая о других вещах. Скорее обращаясь к самому себе, чем к другим, он, ожидая хода Эльфриды, сказал:

– Quae finis aut quod me manet stipendium?

Стефан сразу же отозвался:

– Effare: jussas cum fide poenas luam.

– Превосходно, верно, отрадно слышать! – воскликнул мистер Суонкорт и от избытка чувств задел рукою стол с шахматами, заставив тем самым три пешки и коня опасно пошатнуться. – Я размышлял об этой фразе, как о подходящей к тому странному направлению, которое мне вздумалось себе избрать путем… но довольно об этом. Я восхищен вами, мистер Смит, ибо это такая редкость в здешней пустыне, чтобы я встретился с человеком, кто был бы в достаточной степени джентльменом и знатоком, что доскажет конец латинской цитаты, сколь бы банальна она ни была.

– Я тоже отношу эту цитату к себе самому, – сказал Стефан спокойно.

– К себе самому? Да вы будете последним человеком на свете, кто станет это делать, думается мне.

– Ну же, – пробормотала Эльфрида немного обидчиво. – Скажите мне, что это. Ну же, растолкуйте мне ее смысл, переведите!

Стефан с твердостью взглянул на нее и стал медленно переводить таким тоном, что придавал его словам далекоидущее значение, которое, казалось, звучало не по возрасту мудро в устах такого мальчика:

– Quae finis КОНЕЦ КАКОЙ ЖЕ, aut ИЛИ, quod stipendium ДАНЬ, manet me НАЗНАЧИШЬ МНЕ? Effare: СКАЖИ; luam КОГДА Я, cum fide ЧЕСТНО, jussas poenas ПЕНИ ВЫПЛАЧУ [40] Quintus Horatius Flaccus, Epodes, XVII, 36–37. Гораций. Эподы, XVII, 30. Перевод Н. С. Гинцбура. Квинт Гораций Флакк. Собрание сочинений. СПб.: Биографический институт, Студия биографика, 1993. .

Священник, который слушал с гримасою критика и по причине своей глуховатости не заметил многозначительного намека на некие обстоятельства, прозвучавшего в голосе Стефана, при произнесении последним перевода на родной английский, молвил ему нерешительно:

– Кстати говоря, мистер Смит – я знаю, вы извините мое любопытство, – хотя вы дали толкование на удивление точное и близкое, то, как вы произносите латинские слова, кажется мне немного диким. Разумеется, когда мы говорим на мертвом языке, произношение не играет большой роли; однако произношение ваше и долгота звука звучат для меня гротескно. Я сначала подумал, что вы приобрели свои особенности в каком-нибудь колледже на севере Англии, но долгота звука свидетельствует об обратном. Я собираюсь спросить у вас следующее: вероятно, ваш учитель классических языков был из Оксфорда или Кембриджа?

– Да, он был из Оксфорда – член братства Святого Киприана.

– В самом деле?

– О да, в этом нет ни малейших сомнений.

– Самая странная вещь, о которой я когда-либо слышал! – воскликнул мистер Суонкорт, вытаращив глаза от изумления. – Чтобы стать учеником такого человека…

– Лучшего и умнейшего человека во всей Англии! – закричал Стефан с восторгом.

– И то, что ученик такого человека говорит по-латыни так, как вы, это превосходит все, что я когда-либо знал. Как долго он учил вас?

– Четыре года.

– Четыре года!

– Это не будет так странно, когда я объясню, – поспешил сказать Стефан. – Это было сделано вот как – по переписке. Я посылал ему выполненные упражнения и переводы с классических языков дважды в неделю, и дважды в неделю он присылал мне их назад исправленными, с разъясняющими заметками на полях. Так я выучил греческий и латынь до того уровня, на котором теперь их знаю. Его нельзя винить в том, каково мое произношение. Он никогда не слышал, чтобы я цитировал ему хоть строчку.

– Сюжет для романа и пример безграничного терпения! – воскликнул священник.

– С его стороны, а не с моей. Ах, Генри Найт – один на тысячу! Я помню, как он как-то раз беседовал со мной на эту же тему, насчет произношения. Он говорил, что, к его глубокому сожалению, видит, что наступает время, когда каждый будет произносить слова так, как ему больше нравится, и станут считать, что и так звучит не хуже; что эра разговорного языка уходит в прошлое и наступает эпоха письменного общения.

И Эльфрида, и ее отец вежливо ждали, что Стефан продолжит свой рассказ и поведает им самую интересную часть истории, а именно какие обстоятельства привели к тому, что был выбран столь необычный метод обучения. Но никакого дальнейшего объяснения не последовало; и они поняли, видя, что молодой человек сосредоточил все свое внимание на шахматной доске, что он не желает больше говорить на эту тему.

Партия продолжалась. Эльфрида играла, не вникая в суть дела; Стефан – предварительно подумав. Ей показалось, что было бы очень жестоко объявить ему шах и мат после стольких его трудов. Какую нечестную уловку подсказало ей сострадание? Позволить ему восторжествовать над нею. Последовала вторая шахматная партия; и она, будучи совершенно равнодушна к результату (ее игра была выше среднего среди женщин, и она это знала), вновь позволила ему обыграть себя. Последняя партия, в которой она применила гамбит Муцио с первого хода, на двенадцатом ходу закончилась победой Эльфриды.

Стефан посмотрел на нее с подозрением. Его сердце билось еще более взволнованно, чем ее, кое участило свой ритм, когда она и впрямь напрягла свой ум в этой последней партии. Мистер Суонкорт покинул комнату.

– До сих пор вы не принимали меня всерьез! – закричал он, его лицо покраснело. – Вы не играли по-настоящему в тех двух первых партиях?

На лице Эльфриды появилось виноватое выражение. Стефан стал живым воплощением раздражения и печали, кои, хоть на миг и доставили ей удовольствие, все-таки заставили ее в следующую секунду пожалеть о сделанной ошибке.

– Мистер Смит, простите меня! – молвила она ласково. – Теперь я понимаю, хоть и не осознала этого сразу, что сделанное мною выглядит неуважением к вашим навыкам. Право слово, я вовсе не придавала этому такой смысл. Но я просто не могла, совесть не позволяла мне торжествовать победу в той первой и второй партиях над тем, кто находился в столь невыгодном положении и боролся так мужественно.

Он глубоко вздохнул и тихо произнес с горечью:

– Ах, вы куда умнее меня. Вы все умеете делать, а я – ничего! О мисс Суонкорт! – воскликнул он пылко, сердце его билось где-то в горле. – Я должен сказать вам о том, как я вас люблю! Все эти месяцы моего отсутствия я боготворил вас.