Томас Гарди - Взор синих глаз [litres]

– Да. Что вы делаете? – спросил Найт, глядя на блокнот для рисования и карандаш, кои Стефан держал в руках.

– Я делал зарисовки некоторых элементов церкви и после этого занимался тем, что копировал некоторые имена со здешних гробниц. Прежде чем я уехал из Англии, я делал много работы подобного рода.

– Да, разумеется. Ах, это бедная леди Люкселлиан, я полагаю. – Найт указал на гроб из светлого атласного дерева, который стоял на каменных лежнях [150] Лежень – строительный продольный брус из дерева или металла. в новой нише. – А здесь покоятся останки ее родных с этой стороны. Кто эти двое, чьи гробницы расположены так плотно и близко друг от друга?

Голос Стефана немного дрогнул, когда он ответил:

– Это леди Эльфрида Кингсмор, урожденная Люкселлиан, и ее супруг, Артур. Я слышал от моего отца, что они… что он сбежал вместе с нею и женился на ней вопреки воле ее родителей.

– Тогда я предполагаю, что отсюда взялось то имя, что дали вам при крещении, мисс Суонкорт? – сказал Найт, повернувшись к ней. – Думаю, что вы рассказывали мне, что это было три или четыре поколения назад, когда ваша семья отделилась от Люкселлианов?

– Она была моей бабкой, – отвечала Эльфрида, напрасно пытаясь облизнуть пересохшие губы, прежде чем заговорить.

В этот миг она напоминала Магдалину Гвидо [151] Картина «Святая Мария Магдалина», ок. 1634–1635, Национальная лондонская галерея, кисти Гвидо Рени. Рени Гвидо (итал. Guido Reni, 1575–1642) – итальянский живописец болонской школы. с ее взглядом, в коем ясно читались угрызения совести, только воплотившуюся в детски-невинном теле. Она почти полностью отвернула лицо от Найта и Стефана и устремила взор на клочок неба, видимый из склепа, как если бы ее спасение зависело от того, чтобы она быстро достигла его. Ее левая ладонь слегка касалась свернутой калачиком руки Найта, отдернутая наполовину назад из-за стыда, что она предъявляет на него права перед своим первым возлюбленным, но все-таки она не желала отказываться от него; таким образом ее перчатка едва касалась его рукава. «Как быть прощенным и хранить свой грех?» [152] Шекспир. Гамлет. Акт III, сцена 3. Перевод М. Лозинского. – выстукивало сердце Эльфриды в ту минуту.

Их разговор, казалось, обладал способностью возобновляться самопроизвольно и продолжался в виде разрозненных замечаний.

– Ум человеческий переполняют серьезнейшие мысли, когда стоишь здесь вот так, – говорил Найт размеренным, спокойным голосом. – Как много порой говорится о смерти! Как много мы сами можем поразмыслить об этом! Мы можем представить, как каждый из тех, кто здесь покоится, как будто вещает: Не по беззакониям нашим сотворил нам, и не по грехам нашим воздал нам [153] Псалтирь Давида, 102:10. . Как там дальше, Эльфрида? Я сейчас думаю о сто втором псалме.

– Да, я его знаю, – пробормотала она и стала цитировать дальше спокойным низким голосом, явно заботясь о том, чтоб ни одно словечко не окрасилось ее эмоциями, достигнув слуха Стефана: – Ибо как высоко небо над землею, так велика милость [Господа] к боящимся Его [154] Псалтирь Давида, 102:11. .

– Что ж, – сказал Найт задумчиво. – Давайте покинем их. Такие места, как это, заставляют нас странствовать мыслью до тех пор, пока наше понимание не станет таким огромным, что нашей физической реальности станет не под силу выносить его пропорции. Мы оглядываемся на слабый и бренный ствол, который держит на себе эту роскошную листву, и спрашиваем себя: как это возможно, что этакая громада имеет столь маленькое основание? Должен ли я снова вернуться к моей ежедневной прогулке под этим низким потолком – в человеческое тело, где суетные мысли будут терзать меня? Разве не так?

– Да, – отвечали вместе Стефан и Эльфрида.

– Человеку также свойственно обижаться на то, что такая благодатная широта, каковою обладает любое разумное существо, должна быть заключена в хрупкий ларец человеческого тела. Что еще способно так же ослабить наши намерения о будущем, как мысли обо всем этом?.. Как бы ни было, давайте мы сыграем на более жизнерадостной струне, поскольку нам всем еще предстоит великое множество дел совершить в жизни.

Так Найт задумчиво вещал, обращаясь к молодым людям, не имея ни малейшего представления об искусном обмане, на который они решились по разным причинам, который разобщил сердца, что бились с ним рядом, и о тех сценах, что в былые дни соединяли их, и каждый из этих двоих, и он, и она, чувствовали, что не выигрывают от сравнения со своим задумчивым наставником. Хотя он не обладал такой телесной красотой, как молодой архитектор или дочь священника, Найтовы глубина мышления и честность озаряли его черты благородством, кое даже не зарождалось в тех двоих. Сложно создать такие правила, которые подошли бы обоим полам, поэтому, возможно, такую малосведущую девушку, какой была Эльфрида, едва ли позволительно загружать моральной ответственностью, коей в подобном случае ожидают от мужчины. Кроме того, шарм женщины в некоторой степени зависит от того, обладает ли она тонкостью суждений в вопросах любви. Но если считать, что честность – добродетель сама по себе, то получалось, что Эльфрида, отныне утратив ее, была уже недостаточно хороша для Найта. Что касается Стефана, то, хотя он и действовал обманом, стремясь к достойной цели, в конце концов, он не переставал от этого быть обманщиком; а такая стратегия, какие бы добрые плоды ни венчали ее в случае победы, все-таки редко вызывает к себе восхищение, особенно если стратег терпит неудачу.

В обычной ситуации, будь Найт даже тет-а-тет со Стефаном, он бы едва ли позволил себе намекнуть на свои возможные взаимоотношения с Эльфридой. Но в нынешней обстановке Найт ощутил склонность открыть душу.

– Стефан, – сказал он, – эту леди зовут мисс Суонкорт. Я гощу в доме ее отца, как вы, вероятно, знаете. – Он приблизился к Смиту на несколько шагов и прибавил тихонько: – Я могу также сказать вам, что мы собираемся пожениться.

Как бы тихо ни прозвучали эти слова, Эльфрида услышала их и ожидала ответа от Стефана, забыв, как дышать, в полнейшем молчании, если это можно назвать молчанием, поскольку платье Эльфриды при каждом ударе ее сердца колыхалось и вздымалось волнами, словно жидкость в термометре любви [155] Термометр любви, или трубка Франклина (англ, pulse glass, palm glass, Franklin’s pulse glass), – демонстрационный прибор для изучения термодинамики. Прибор состоит из двух полых стеклянных шаров, соединенных друг с другом стеклянной трубкой. Шары частично заполняют слегка подкрашенным жидким эфиром, откачивают воздух и герметично закрывают. У эфира низкая температура кипения, поэтому для того, чтобы он нагрелся, достаточно подержать один из шаров в руке. Чем быстрее нагревается шар от ладони, тем быстрее жидкий эфир, на который давят пары эфира, что выделяются при его нагревании, перетекает в холодный шар. Трубку Франклина стали называть термометром любви: чем горячее рука человека, тем быстрее нагреется эфир, выделит пары, жидкость перетечет в холодный шар, а потом горячий эфир станет булькать и ходить волнами в сосуде. В наше время этот прибор стал сувениром, научной игрушкой; продается множество дизайнерских творений – вариаций термометра любви, где запутанные стеклянные трубки наполнены жидкостями различных цветов. , и шелестело, прикасаясь к стене, в ответ тому же сердцебиению. Лучи солнечного света, что достигали ее лица, придавали ему голубоватую бледность по сравнению с лицами тех двоих.