Марко Вовчок - Свидание

Не отличить теперь бывшего прогрессивного журналиста Алтасова от воинствующего графомана Овчарова. Но любая маскировка рано или поздно ветшает. Алтасов — в новом «прозревшем» и остепенившемся состоянии — подвизался в журналистике и был «готов служить своими убеждениями кому и чему угодно. Именно отгадав эту способность, редакция предложила ему отставку». Действие повести занимает по времени всего один вечер. Это — краткая встреча Алтасова с давней знакомой, помещицей Александрой Табеевой. В прошлом, торопясь за модой, и она не избежала игры в либерализм — теперь же озабочена лишь тем, как бы не упустить доходов с имения да приручить возможного жениха.

Динамичный диалог «Свидания» развертывается в нескольких измерениях: одни реплики маскируют подлинные чувства, другие выполняют роль осторожных зондажей, третьи цепко выясняют истинные взгляды партнеров. И вот уже в переплетении реплик все рельефнее возникают характеры собеседников, их беспредельное своекорыстие, неискоренимое лицемерие.

Н.Д. Хвощинскую нередко критиковали за пессимизм, за идейную беспросветность некоторых произведений. «Меня упрекают за то, что я не пишу героев, но я не могу писать того, что не видела», — сетовала беллетристка. Да, отрицательные персонажи значительно плотнее «населяют» ее сочинения, чем положительные. Но в беспросветности повесть «Свидание», к примеру, обвинить нельзя. В ней есть одухотворенный светлый образ самоотверженной труженицы Анны Васильевны Табеевой, невестки Александры Сергеевны, жены ее умершего брата. Выть может, этот облик не столь убедительно и подробно «прописан», как основные партнеры «Свидания», но духовная сила личности передана вполне ощутимо, способность ее стойко противостоять тяжелейшим утратам и вопреки всему — трудиться на общую пользу. Этот образ просветляет идейно-нравственную атмосферу сумеречного «Свидания». И подобные героини — не исключение в книгах Н.Д. Хвощинской. Таковы Леля из повести «Пансионерка», Катя из романа «Большая Медведица», Таня из повести «Былое». Они внесли свою лепту в борьбу за женское равноправие, которую писательница никогда не отделяла от борьбы за справедливое устройство общества. Она говорила: «Женщина никогда не выбьется на прямую дорогу одна, сама собою; ей должен помочь в этом общий строй жизни. Прежде надо еще поисправиться ему… Я просто описывала положение женщины, каково оно было, каково оно часто и теперь. Мученичество этого положения — только следствие всего окружающего» [13] Цит. по статье: Семевский В.М. Н.Д. Хвощинская-Зайончковская. — Русская мысль, 1890, № 10, с. 83, 86. .

Н.Д. Хвощинская искренним и неустанным служением общему делу внушила к себе глубокое уважение соратников и читателей. С большой приязнью относилась к ней М.К. Цебрикова. Она — основной организатор адреса, врученного общественностью престарелой писательнице в 1883 году.

Здесь высказаны прочувствованные строки: «В произведениях Ваших отражались многие стороны нашей общественной жизни; тонким неумолимым анализом вы обличали всю ложь и фразерство своекорыстия, прикрывающегося служением идее. Вы одна из первых подали свой голос за право женщин стать участницами общего движения и с глубоким пониманием женского сердца дали много правдивых и художественных картин» [14] Цит. по статье: Семевский В.М. Н.Д. Хвощинская-Зайончковская. — Русская мысль. 1890, № 12, с. 139–140. .

За ней шли творческие последователи. М.К. Цебрикова была как раз из этого числа. Она стала беллетристом и литературным критиком, одним из руководителей борьбы за женское равноправие во многом благодаря журнальным публикациям предшественниц. Ранее уже говорилось о трудном пути Марии Константиновны к возможности печататься. Чтобы укрыться от домашних церберов, она зашивала рукописи в юбки — благо мода прошлого века давала такую возможность. Вырвавшись на прогулку, носила черновики на переписку знакомому писарю, затем отсылала в журналы, давая обратный адрес верной подруги. Вопреки всем препятствиям, М.К. Цебрикова вскоре создала себе авторитетное литературное имя. Правда, современники больше ценили ее литературно-критическую, публицистическую, общественную деятельность, чем беллетристику. Ее художественное мастерство уступало в силе мастерству сестер Хвощинских и богатой палитре Марка Вовчка.

Мария Константиновна вполне отдавала себе в этом отчет. В составленной незадолго до смерти автобиографии она сообщала о себе в третьем лице: «Толковый писатель, отзыв которого запал ей глубоко, говорил, что талант ее невелик, но видно, что грудью взяла то, что пишет, и постоит за все жизнью». Публикатор автобиографии А.П. Могилянский ценит в авторе по преимуществу критика и публициста. А.П. Могилянский пишет: «До начала 1870-х годов, принесших быстро возраставшую известность Марии Константиновне Цебриковой, в России еще не было женщины-публициста такого масштаба» [15] См.: Могилянский А.П. Новые данные о М. К Цебриковой. — Русская литература, 1971, № 1, с. 109. . Справедливые наблюдения: стойкость и страстность публицистики наиболее ярко выразились в ее «Открытом письме Александру III», напечатанном в Женеве и нелегально распространенном писательницей в 1889 году. Здесь провозглашалась демократическая программа: «Свобода слова, неприкосновенность личности, свобода собраний, полная гласность суда, образование, широко открытое для всех способностей, отмена административного произвола, созвание земского собора, к которому все сословия призвали бы своих выборных, — вот в чем спасение». Предлагая царю осуществить эти меры, публицистка призывала тем самым отвратить неизбежный революционный взрыв. Она нередко признавалась, что хотела бы не допустить кровопролития. Объективно же вся ее общественная и литературная деятельность способствовала концентрации народного возмущения, приближала час крутых перемен.

Повесть М.К. Цебриковой «Который лучше?» состоит из новелл, нанизанных на жесткий публицистический стержень. Он высказан вопросом заголовка и предлагает читателю сравнить главных персонажей: крестьянина-поджигателя и вора — Василия и «умничающего» помещика Куроедова. Последний изливается перед автором: «По мелочам я истратил все, что было немелкого во мне, все молодые силы — и упал духом. Теперь я на все махнул рукой!»

Увы! При всей неприглядности самохарактеристики она не полна и не точна. Перед нами еще одна разновидность столь частого и в жизни, и в литературе 60-80-х годов образа. Это — заигрывающий на словах с модными веяниями отпетый крепостник, на деле помышляющий лишь о том, как сытнее устроиться. В итоге он продает себя в мужья старой богатой вдове. Поджигатель и совратитель Василий вправе на этом фоне заявить: «Ну да, я вор острожный… Да много ль из вашей-то братьи, из дворян, честных-от людей выищется? Не тем, так другим — все в чужой дом лапу запустить норовят…»