Николай Дубов - Горе одному

— Слушай, Еременко. Ты бы покрасил дом-то посветлее. Прямо не поймешь: не то сундук, не то гроб… Да посбивай к чертям эти колодки на перилах. Всю лестницу изуродовали… Приду, самого съехать заставлю! — без улыбки пригрозил Гущин.

— Я… я прямо не знаю, как благодарить!.. — сказала Людмила Сергеевна, выходя на улицу. — Я ведь уже не знала, что делать, куда податься…

— Положим, знали, — улыбнулся Гущин, — ход-то вы придумали правильный.

— Какой ход?

— А пацанов своих к Шершневу подослать.

— К Шершневу?! Да не посылала я, Иван Петрович! Честное слово, не посылала!

— Ну? — Гущин, усмешливо прищурившись, посмотрел на нее и кивнул: — Ладно, не посылали так не посылали… — Он повернулся к шоферу: — Подбрось меня в горком, а потом отвезешь товарища…

Машина остановилась возле горкома. Гущин пожелал Русаковой успеха, пожал руку и ушел. По улыбке и прищуренным глазам его Людмила Сергеевна поняла, что он ей так и не поверил.

Во дворе под наблюдением дежурившего Мити Ершова суетились галчата: старались увеличить свою кладку кирпичей, чтобы старшие не могли их догнать. Митя отрапортовал, что старшие с воспитателями ушли на «подсобку», и с напряженным ожиданием уставился на Людмилу Сергеевну. Такими выжидательными взглядами встречали ее теперь после каждой отлучки.

— Все в порядке, Митя, будут инструменты, все будет! — сказала Людмила Сергеевна. — Только надо узнать, кто из ребят ходил к Шершневу.

— А что, помог? — Митя расплылся в счастливой улыбке и тут же отвел глаза в сторону. — А разве кто ходил?.. Я не знаю…

— Ух вы, заговорщики! — смеясь, погрозила пальцем Людмила Сергеевна.

Маленький Слава засорил кирпичной пылью глаз. Промывание не помогло: глазное яблоко покраснело, веки набрякли, из-под них все время струилась слеза. Прикрепленный к детдому педиатр Софья Наумовна, увидев окривевшего Славу, раскричалась и потребовала, чтобы его немедленно отправили в детскую поликлинику к специалисту. Вести больного поручили Лешке. Притихший Слава ухватился за его руку и, спотыкаясь от непривычки смотреть одним глазом, покорно побрел в поликлинику. Там, пока, вывернув ему веки, промывали глаз, а потом закапывали лекарство и бинтовали, он держался храбро, только старался все время не выпускать Лешку из поля зрения. После перевязки он повеселел: боль утихла, толстая повязка закрывала половину лица, и все смотрели на него с сочувствием, что Славе очень нравилось.

На обратном пути, в сквере, Слава выдернул свою руку из Лешкиной и, смешно наклонив голову зрячим глазом вперед, побежал: под кустом, качаясь на дрожащих лапках, пищал мокрый, взъерошенный котенок. Слава подхватил его, начал гладить и ласково приговаривать. Котенок выпустил свои крохотные острые когти, вырвался и, выгнув дугой спину, запрыгал прочь. Слава бросился следом. Навстречу, засунув руки в карманы, шел подросток с бесцветными, гладко причесанными волосами и бледным лицом. Поравнявшись с котенком, он дрыгнул ногой; котенок, переворачиваясь, взлетел в воздух и шлепнулся на газон. Слава ошеломленно остановился, задрожал и, подняв кулаки, бросился на кошачьего обидчика… Тот, презрительно улыбаясь тонкими губами, дождался нападения и встретил Славу тычком, от которого тот растянулся на аллее. Паренек опять сунул руки в карманы, но сейчас же выхватил — к нему ринулся Лешка.

После злополучного детсовета Лешка дал себе честное-пречестное слово ни с кем не драться. Но когда белобрысый ни за что ни про что ударил Славку, страх перед детсоветом, предупреждение Аллы и честное-пречестное слово были мгновенно забыты.

Белобрысый сильно ударил его в скулу, но Лешка даже не почувствовал боли и так заработал кулаками, что тот отпрянул и пригнулся. Лешка снова подскочил, но тут же с размаху ударился головой обо что-то твердое — перед глазами его все покачнулось и опрокинулось. Как сквозь стену, он услышал негодующий крик: «Камнем, подлюка?!» — глухие удары и удаляющийся топот. Лешка оперся на руки, поднял гудящую голову. Перед ним, заглядывая ему в лицо, присели на корточки перепуганный Слава и паренек с толстыми губами и густыми, нависшими бровями.

— Витька?

— О! — заулыбался Витька. — Вот здо́рово! Я думал, тебя уже нет…

Лешка сел и почувствовал на щеке горячую струйку. Из рассеченного надбровья текла кровь.

— Это он камнем, гад… — объяснил Витька. — Я, как увидел, ка-ак дал ему… Здоровый, черт! Я с ним уже дрался.

— Ну?

— Меня тоже побил. Раньше… Это Витковский.

Лешка потрогал разбитое место: там вздувалась опухоль.

— Пойдем к фонтану, помойся, — сказал Витька.

Кровь перестала бежать, Лешка смыл ее водой из фонтанного бассейна. Шишка становилась все больше. Витька сорвал с куста широкий листок:

— На́, приложи.

— Не поможет, — вздохнул Лешка, но все-таки приложил. Его беспокоила не шишка — он опять вспомнил о детсовете и грозном предостережении Аллы. — Ох, и будет мне!

— А что тебе будет? Разве ты начал?.. Я ведь видел!.. Вот пойду с тобой и скажу… И вон малый — он ваш? — он тоже видел…

— Ты не бойся, — успокоил Слава. — Я скажу, что ты не виноват. Ты же за меня дал ему…

Листок нагрелся. Лешка выбросил его. Все равно такую шишку листочком не прикроешь. Как картошка…

— Ладно, пошли, — сказал Лешка и опять взял Славу за руку.

Витька пошел рядом.

— А я тебя искал, — сказал он.

— Я тоже… Попало тебе тогда за ракету?

— Не… не очень.

— Так и не долетела до Луны? — улыбнулся Лешка. — Больше не стрелял?

— Бросил. Ракеты — чепуха!.. Ты кем будешь? — внезапно остановился он.

— Я? Не знаю.

— А я — моряком. Кабы не родители, я бы сейчас уехал. В школу юнгов, — ответил он на вопросительный Лешкин взгляд. — Только не захотел их расстраивать… Но я все равно уже учусь. Хочешь со мной? Может, тебя тоже возьмут…

— Куда?

— Как — куда? Я ж тебе объясняю: на водную станцию. Это вроде школы будущих моряков.

Перед Лешкой, как на вспыхнувшем вдруг экране, заблистал простор штилевого моря, «Гастелло», белый пароход махинджаурских мечтаний, зазвучал тревожный голос маяка. И все исчезло. Под ногами — неровный кирпичный тротуар, вокруг — бурые, растрескавшиеся стволы акаций и рядом — Слава с обмотанной бинтами головой. Лешка вздохнул:

— Не пустят меня. Директор не разрешит.

— Что значит — не разрешит? Вот пойдем сейчас и скажем ей…

Храбрость Витьки сразу увяла, как только он увидел, что Лешкин директор — та самая Людмила Сергеевна, из-за которой ему когда-то досталось. И, хотя случилось это давно и теперь она была совершенно посторонней для него, Витька присмирел.

Людмила Сергеевна выслушала спотыкливый рассказ Лешки о столкновении с белобрысым мальчишкой и, вопреки его ожиданиям, не рассердилась, а только расстроилась. Витьку она похвалила за помощь, и тот снова расцвел. Рассказ Лешки показался ему слишком коротким и скучным. Он дополнил его живописными подробностями: «Ка-ак Витковский даст!.. Лешка — брык… А я Витковскому ка-ак дам!..» — и хотел рассказать, какой гад этот Витковский, но Людмила Сергеевна сказала, что достаточно, все ясно.