Николай Дубов - Горе одному

Дверь открыла Наташина мама. Выслушав Киру, оглядев с улыбкой смущенных Лешку и Витьку, она сказала:

— Вот вешалка. Раздевайтесь. Только ноги вытрите хорошенько, — потом открыла дверь в одну из комнат и громко объявила: — Ната, к тебе кавалеры пришли.

Лешка и Витька смутились еще больше и от смущения так долго и старательно вытирали ноги о половик, что Наташина мама засмеялась:

— Ладно, идите уж, а то без подметок останетесь.

Наташа была в постели. В одной руке она держала книгу, другой гладила кошку, которая лежала у нее на животе. Кошка, прижав уши и зажмурившись, выжидала момента, чтобы удрать, но, как только она шевелилась, Наташа хлопала по ее спине, и кошка опять, прижав уши, замирала. На стуле возле кровати стояли аптекарские пузырьки, в комнате пахло лекарствами.

— Ну, как ты тут живешь? Здравствуй! — сказал Витька. — А мы, понимаешь, решили тебя проведать…

— Ничего они не решили, это я их привела! Они твоей мамы боялись, — засмеялась Кира.

— Очень хорошо!.. Ну, рассказывайте… Ой, нет — берите стулья, садитесь.

— Это ты после парохода, когда ноги промочила… — сказал Лешка.

— Ага… Лежи смирно! — шлепнула кошку Наташа. — Ну, рассказывайте!

— Ой, Наташа, что было! Его, — показала Кира глазами на Лешку, — чуть-чуть не исключили!..

Наташа широко открыла глаза:

— За что?

— За «Футурум»…

Кира и Лешка начали рассказывать — вернее, рассказывала сама Кира, то и дело поворачиваясь к Лешке и Витьке за подтверждением: «Правда?» Лешка, подтверждая, кивал. Наташа хмурилась и ужасалась.

— Я бы тоже ничего не рассказала! — горячо сказала Наташа, глядя на Лешку. — Пусть они хоть что! — и пристукнула сжатым кулаком.

Удар пришелся по кошке, она утробно мяукнула и бросилась с постели.

Кира еще сильнее расписала Витьку, выставила его настоящим спасителем. Витька краснел и старался глубже запрятаться между шкафом и этажеркой.

За время болезни Наташа побледнела, исхудала, глаза ее, казалось, стали еще больше.

Они поговорили о том, скоро ли Наташа выздоровеет, рассказали, что на море сломало лед, и ушли. Витька проводил их до самого дома.

— Погоди, — остановил он Лешку.

Он подождал, пока Кира отошла, и, глядя в землю, сказал:

— Понимаешь, я тебе должен сказать одну вещь… — Он замялся, потом решительно отрубил: — Это неправда!

— Что?

— Ничего я отцу не говорил… Ты думаешь, что я сказал, а я побоялся, отложил на сегодня… И они сами всё… Это, конечно, подло с моей стороны, и ты имеешь полное право презирать… — Губы Витьки задрожали, он замолчал.

— Так он про тебя ничего не знает?

— Нет!

— Чудак! — засмеялся Лешка. — Так это же хорошо! И нечего надуваться! Будь здоров!

Юрке Трыхно стало трудно жить.

С того дня, когда Горбачев ударил его и крикнул, что он — предатель, ребята относились к нему настороженно и неприязненно. Они узнали, как всегда все узнавали, что Юрка донес Гаевскому на Горбачева, передал ему какую-то записку, потом узнали, что Трыхно вызывали к директору и он подтвердил свой донос при всех. Потом неожиданно прогнали Гаевского. Значит, Горбачев был не так уж виноват, а может быть, и совсем не виноват, если его не исключили и даже ничего ему не сделали, а Гаевского вдруг уволили. Но доносчик остался безнаказанным.

Школьники не сговаривались и не уславливались, но теперь все наказания и выговоры в прошлом приписывали его наушничеству. С ним перестали разговаривать, ему не давали ни книги, ни карандаша, ни резинки. Его не слышали, если он спрашивал, и обращались к нему только для того, чтобы назвать его предателем.

Веселый, жизнерадостный Юрка притих и увял, в голубых глазах его застыл страх. Он изнемогал в атмосфере общего презрения, часто плакал, но не жаловался: боялся, что станет хуже.

С Владиком Белкиным Юрка сидел на одной парте с третьего класса. Они никогда не ссорились прежде, но теперь Владик, как и все, перестал с Юркой разговаривать. Юрка некоторое время крепился, потом не выдержал:

— За что ты на меня сердишься? — сказал он так, чтобы другие не слышали. — Я ведь тебе ничего не сделал. А, Владик?

Владик молчал.

— Слышь, Владик!.. Давай — как раньше… А? Хочешь, я тебе свой аллоскоп подарю?.. Чего захочешь, то и подарю…

— Ша, хлопцы! — закричал Валерий Белоус. Он вертелся поблизости и все слышал. — Гадюка Белкина покупает.

Юрка съежился, а Владик вскочил.

— Я с тобой и сидеть больше не буду, а не то что… — решительно отрубил он. — Я… я к тебе пересяду, — сказал он Валерию.

Валерий один сидел на «Камчатке» — последней парте.

— Давай! — согласился тот. — Чего с этой заразой сидеть!

Глаза Юрки наполнились слезами.

— Не реви, не разжалобишь!

— Иди, ябедничай!

— Жалуйся.

Юрка заплакал и выбежал.

К концу уроков пришла Нина Александровна и задержала весь класс.

— Белкин, почему ты пересел?

— Я не хочу там сидеть.

— Почему?

— Просто так.

— Завтра же садись на свое место!

Владик Белкин был тихий, покладистый мальчик. Он хорошо учился, не шумел на уроках, не безобразничал на переменах, его всегда ставили в пример другим. Нина Александровна не сомневалась, что он послушается. Ребята ждали того же.

— Я не сяду, — упрямо наклонив голову, сказал Белкин.

— Как не стыдно, Белкин? Я тебе запрещаю менять место!

Владик посмотрел Нине Александровне в глаза.

— За что вы меня стыдите? Я ничего такого не сделал. А сидеть с ним не буду!

— Правильно! — закричали ребята. — Верно!

Нина Александровна поняла, что сделала оплошность, начав разговор при всех. Она распустила ребят, оставив Лешку, Белкина и старосту класса, Сережу Проценко.

— Это ты, Горбачев, настраиваешь товарищей против Трыхно?

— Никого я не настраиваю… У кого хотите спросите — я хоть слово сказал?

— Правда, — подтвердил Сережа, — он ничего не говорил.

— А ты — староста, должен следить, чтобы товарища не обижали… Какой ты староста, если не можешь повлиять на класс?!

— Если я плохой староста, пускай меня переизберут… — обидчиво сказал Сережа. — А заступаться за Трыхно не буду. Никакой он нам не товарищ, если на товарища ябедничает!..

Нина Александровна долго убеждала их, что они поступают неправильно, жестоко, что они должны повлиять на товарищей, чтобы мальчика перестали мучить, помирились с ним. Ребята не возражали, но лица у них были непреклонные.

Белкин остался на «Камчатке», отношение к Трыхно не переменилось. Нина Александровна провела специальную беседу во время оргчаса. На этой беседе присутствовал и дидектор школы. Они уговаривали ребят, убеждали, что те поступают жестоко и неправильно, что с Трыхно нужно помириться. Ребята не спорили и не соглашались. Положение Трыхно стало не лучше, а хуже. Заступничество директора и классной руководительницы только ожесточило их. В школу приходила Юркина мать, Нина Александровна привела ее в класс. Дрожащим голосом она просила пожалеть Юру, простить его, они ведь хорошие, добрые мальчики. «Добрые мальчики» угрюмо молчали, стараясь не встречаться с ней глазами. Под конец она рассердилась, сказала, что они «бессердечные, прямо звери какие-то».