Григорий Бакланов - Пушки стреляют на рассвете

Григорий Яковлевич Бакланов родился в 1923 году в Воронеже. Окончив в 1941 году десятилетку, добровольцем ушел на фронт. Был солдатом — артиллеристом, командиром взвода, начальником разведки дивизиона. Участвовал в Ясско-Кишиневской операции, во взятии Будапешта, в освобождении Вены. Был ранен, контужен, награжден орденом Красной Звезды и четырьмя медалями.

После войны Григорий Бакланов закончил Литературный институт имени Горького.

Повести Бакланова «Пядь земли», «Мертвые сраму не имут», «Южнее главного удара», «Карпухин», роман «Июль 41 года» неоднократно издавались в нашей стране, изданы в двадцати пяти странах Европы, Америки, Азии.

В эту книгу, названную «Пушки стреляют на рассвете», включены главы из повести «Южнее главного удара». Она рассказывает о героическом времени, когда Советская Армия вела наступательные бои, о тяжелых сражениях в районе озера Балатон и города Секешфехервара. Сейчас по берегам озера Балатон знаменитые курорты, куда тысячи людей из многих стран Европы приезжают отдыхать. А тогда, зимой 1945 года, шли в этих местах кровопролитнейшие бои. Фашистское командование бросило в наступление против наших войск 33 дивизии, в том числе пять танковых дивизий под командованием Гудериана. Автор был участником этих боев.

Рисунки Е. Грибова

В двадцать два ноль-ноль по рации из дивизии был передан приказ полку отойти на новые позиции. Этот приказ сейчас же передали дивизионам, батареям, и только с батареей капитана Беличенко не было связи. Но с вечера оттуда прибыл связной, и теперь за ним послали.

Пока в штабе шли сборы, пока снимались с позиций и подтягивались дивизионы, командир полка Миронов вышел наружу.

Кладбищенская часовня, в которой располагался штаб полка, и все кладбище были на окраине города, а дальше — темень и ветер. Там, во тьме, возникали огненные вспышки разрывов: и на севере, на дорогах, ведущих к озеру Веленце, и на западе, и в самом городе. А с южной окраины, где стояла батарея Беличенко, доносился гул артиллерийской пальбы.

Миронов закурил и стоял, слушая.

Зимний ветер шумел в вершинах кладбищенских деревьев. На телеграфном столбе, покривившемся от взрыва, позванивали оборванные телеграфные провода. За собором часто взлетали ракеты, и каменные фигуры святых на стене собора, когда свет перемещался за их спинами, то клонились косо, то распрямлялись. И всякий раз при свете ракеты становились видны среди деревьев памятники, множество памятников, холодно блестевших мрамором.

На шоссе послышался приближающийся топот множества подкованных сапог по булыжнику, и вскоре за деревьями замелькали шинели пехотинцев. Они шли быстро, сосредоточенно, стараясь не производить лишнего шума. В рукавах шинелей потаенно вспыхивали угольки цигарок.

Они снялись с позиций и сейчас, вне окопов, проходя по незнакомому ночному городу, прислушивались к стрельбе и чувствовали себя неуверенно.

Промчалась обочиной кухня. Из топки вывалилась головня, ударилась о мерзлую землю и раскатилась множеством искр. Несколько солдат, выбежав из рядов, стали поспешно топтать ее сапогами.

Миронов окликнул командира. Подошел капитан в короткой шинели. Прикуривая от папироски, скосил глаза на погоны, вытянулся.

Это снялся с позиций пехотный полк, стоявший впереди.

— Так что теперь, товарищ полковник, перед вами никого нет, — сказал капитан и твердо посмотрел Миронову в глаза. Потом оглядел носки своих растоптанных сапог, ожидая, не спросят ли еще чего-либо.

Миронов ничего не спросил. Капитан козырнул, прощаясь, и, придерживая на бедре толсто набитую полевую сумку, побежал догонять батальон.

Когда Миронов вернулся в штаб, связной третьей батареи Горошко уже ждал здесь. Напуганный тем, что его пришлось искать, он прибежал бегом и теперь тянулся изо всех сил, зная, что лучший способ тронуть сердце начальства — это показать выправку. Сидя за столом между двух ламп, сделанных из расплющенных снарядных гильз, Миронов строго смотрел на него. Про себя он решал в этот момент, послать ли к Беличенко хотя бы взвод на помощь или не посылать?

— Передашь комбату, — сказал он наконец, — полк будет занимать оборону в районе кирпичного завода. Вот. — Он показал на карте. Горошко из вежливости посмотрел на карту. Кирпичный завод, как и все в городе, он знал на память. — Батарее выходить на соединение с полком. Дорогу вот в этом месте мы будем удерживать, пока вы не пройдете. Понял? Повтори.

Горошко громко повторил приказание.

— Так… — Миронов все не спускал с него взгляда, словно надеясь, что связной поймет и передаст еще и то, что не было сказано, а стояло за словами. Но лицо Горошко было непроницаемым. — Пойдет с тобой…

Щурясь от света ламп, он глянул в темноту. И один из писарей, Леонтьев, на ком случайно остановил взгляд командир полка, почувствовал, что это на него судьба глянула. В предчувствии беды он поспешно нагнулся над раскрытым зеленым ящиком, в который укладывал бумаги.

«Надо было мне выйти, — думал он панически, — просто как будто за делом выйти. А теперь я попался на глаза». И вместе с тем продолжал надеяться, что подполковник увидит его и ящик и поймет, что нельзя разделять их, что он должен находиться при ящике, при бумагах. Он совершенно необходим здесь.

И Миронов увидел и понял все это. Он подумал, что вот человек всю войну пробыл при штабе и фактически не видел войны.

— Пойдет с тобой сержант Леонтьев.

В углу штаба Леонтьев обреченно собрался, затянул поясом шинель, повесил на шею автомат.

Горошко шепотом торопил его, радуясь, что пронесло гнев начальства.

К Леонтьеву подошел старший писарь:

— Вещи твои мы возьмем, когда будем грузиться. Так что не думай о вещах…

Леонтьев только вяло махнул рукой, словно был им уже не хозяин:

— Берите.

Он вышел из штаба вслед за разведчиком, отошли шагов пять, тот оглянулся и весело подмигнул:

— Ну, сержант, пошли быстрей!

Он как будто опасался, что их еще могут вернуть.

И они, перепрыгивая через могилы, между кладбищенскими деревьями и памятниками пошли к городу, где слышалась стрельба и взлетали ракеты.

Всей своей незащищенной спиной Леонтьев чувствовал, как могут выстрелить отовсюду. Из любого подъезда, из любого окна, где слабо мерцали осколки черных стекол. А когда над узкой улицей, над домами взлетала ракета, Леонтьев шарахался в тень, к стене. И только вместе с темнотой выходил оттуда.