Геннадий Николаев - Квартира [рассказы и повесть]

Сергей поглядывал на Мартынюка. Тот, казалось, так и приплясывал от любопытства, вострил уши, не спуская глаз с Ботвина. Но услышать что-либо было невозможно — Ботвин говорил тихо, к тому же дул сильный боковой ветер.

— Ну? — спросил Ботвин. — Писать?

Сергей кивнул. "Бог с ним, с Мартынюком, перебьётся на своих печках, — подумал он. — Всё равно пропьёт, а тут квартира горит…"

Ботвин написал короткую записку, вырвал лист из блокнота, протянул Сергею.

— Смотри, только с моим условием. Проверю. Если подведёшь, приду, сверну работу. Ты меня знаешь.

Да, Сергей знал: из интеллигентов Ботвин, вежливый, ругани не услышишь, но с принципами и твёрдый, вежливостью своей так проймёт — хуже, чем руганью.

Осторожно, как-то по-стариковски ставя одну ногу к другой и чуть пережидая после каждого шажка, Ботвин полез вниз по лестнице. Про него говорили, что ребёнком он пережил блокаду и потому такой хилый. Хилый-хилый, а целый день не присядет, лазит по этажам, раньше всех приходит, позже всех уходит, дотошный, въедливый, упрямый.

Сергей сунул сложенный листок в боковой карман и вернулся к стене, возле которой докуривали сигареты Кузичев и Мартынюк. Кузичев лишь прищёлкнул губой, зато Мартынюк набросился без всяких церемоний:

— Ну что, адресок дал? Квартира? Покажи.

Кузичев равнодушно отвернулся. Сергей похлопал по карману, где лежал листок, и не без смущения отшутился:

— Военная тайна. У сумасшедших одних потолок обвалился.

— Ну, ну, — надулся Мартынюк, но тут же и отошёл, такой у него был характер, вроде бы лёгкий. — Шут с тобой! Мне эти квартиры во уже где сидят: месяц на одном месте шарашиться. Я люблю мелкую работёнку: час-два — и на бутылку наскрёб. Верно, Кузьмич?

Кузичев вместо ответа сплюнул через стенку.

— Все, кто куда, а я в сберкассу, — сказал он как бы нехотя.

Это была его любимая присказка, он не уставал повторять её каждый день, и всякий раз "в сберкассу" означало разное: домой в конце дня, в столовую во время перерыва, бригадир зовёт в прорабскую — тоже в сберкассу. Кто куда, а Кузичев, разумеется, в сберкассу. По годам он был самый старший, за пятьдесят, тихий вроде бы, смирный, но Сергей-то знал, какая пружинища сидит в нём. Как-то психанул из-за цемента, который Мартынюк хотел отдать за бутылку рыскавшему по стройке частнику, — так схватил Мартынюка за грудки, что чуть было не столкнул с лесов в пятиэтажный провал. Еле-еле Сергею удалось разжать его каменные пальцы. А вообще-то хороший мужик Кузьмич, справедливый. Раньше, говорил, агрономом работал в Калининской области, это ещё когда по мясу и молоку перегоняли. Ходил чего-то там доказывал, права качал. Снимали его, выговоры лепили, на заседаниях драили за строптивость — держался, отбивался, не уходил из совхоза, а потом плюнул, уволился — и в Питер, к дочери. Сначала подручным каменщика, потом каменщиком поставили. И тут тоже сцепился в первое время с начальством из-за перебоев: то раствора нет, то кирпич не подвезли, то кран стоит, неисправен, то пятое, то десятое — ругался, говорят, только перья летели. А потом вдруг смолк, притих, всё молчком, ни на кого не смотрит, вроде ни до чего нет дела. Отстоял свои восемь часов — и с приветом! Рыбку на Неве ловит, коту на радость… "Кто куда, а я в сберкассу".

Мартынюк ткнул Сергея в грудь, в то место, где лежала записка Ботвина.

— С этим ты сегодня всё равно не начнёшь, только сговоришься. Давай сбегаем на печку, тут рядом. За вечерок выкинем.

— В библиотеку надо, книжку взять, — как бы оправдываясь и не желая лишний раз обижать Мартынюка, сказал Сергей.

— Ты мне мозги не пудри! — вдруг окрысился Мартынюк.

— Честно! Третьего мая зачёт, а у меня ещё и книжки нет.

— Ну, смотри, — обиделся Мартынюк, — я же не клеюсь к тебе, ей-богу, нужна мне твоя квартира, как зайцу бубен.

— Ну, хорошо, давай так: я захожу, смотрю квартиру, — Сергей похлопал себя по карману, — а ты меня ждёшь внизу. Потом идём выбрасывать печь. Замётано?

— Ну вот! — Мартынюк, беззаботно всхохотнув, побарабанил себя по животу. — Живём, Пашка Мартынюк!

Они ударили по рукам. Кузичев, насмешливо следивший за их разговором, наставил на Мартынюка палец.

— Смотри, Пашка Мартынюк, завтра чтоб с утра на стенку. Понял?

Мартынюк вытаращил вдруг порыжевшие глаза, истово и неверно перекрестился:

— Вот те крест, хоть в бога не верю.

— Пригляди, Сергей, — наказал Кузичев и пошёл вниз.

За ним, кривляясь и передразнивая важную, неторопливую поступь Кузичева, направился Мартынюк. Сергей чуть выждал, бросил прощальный взгляд на город, праздничный, яркий в этот солнечный вечер, и заспешил вслед за ними. Надо было забежать в управление, предупредить Надюху, что задержится, наверное, допоздна.

Надюха думала, что они поедут трамваем или метро, но, когда они вышли из-под арки на улицу, Магда уверенно направилась к такси, стоявшему у бордюра. Надюхе вдруг вспомнились и разговоры женщин в коридоре про недоступную и непонятную им страсть Магды к такси, и её упорные ежедневные переговоры по телефону с диспетчерами, и случаи, когда в последнюю секунду перед началом работы она подкатывала на такси к самому подъезду управления, и все глазели из окон (на первом этаже!), как, с треском распахнув дверцу, она круто, всем корпусом, поворачивалась на сиденье и сначала выбрасывала округлые, как кегли, ноги в лаковых сапогах-чулках, а уж потом тянула за собой вечно набитые чем-то сумки. Надюху всё это вдруг так поразило, что она, поймав Магду за руку и придержав её перед дверцей, спросила придушенным голосом:

— Ты что, каждый день на такси?

Магда взглянула на неё, как на полоумную, но тотчас снисходительно усмехнулась и, закатив глаза, сказала со вздохом:

— Иначе не получается.

Они выехали на Литейный, повернули на улицу Пестеля, а потом помчались по набережной Фонтанки на низкое слепящее солнце. Шофёр опустил противосолнечный щиток, и тень надвое разделила его лицо. Протёртое лобовое стекло ярко осветилось, сквозь него трудно было смотреть — всё казалось затянутым сияющим желтоватым дымом. Магда, сидевшая впереди, нацепила тёмные очки в массивной, отделанной перламутром оправе. Вид у неё был озабоченный. Какая-то сложная и тайная работа совершалась в её голове, велись какие-то расчёты, делались прикидки вариантов, плелись хитроумные планы. Она шевелила губами, и чёрные дужки её выщипанных бровей вдруг резко приподнимались из-за оправы.

Надюха беззаботно поглядывала по сторонам — до самого Магдиного дома, до того момента, когда Магда выложит обещанные триста рублей, можно было расслабиться и ни о чём не думать. Просто ехать по улицам вечернего Ленинграда и глазеть, тем более что поглазеть было на что — город ей никогда не надоедал.