Анатолий Клещенко - Это случилось в тайге [сборник повестей]

Сначала он увидел зверя.

В прогале между пихтами, уже отряхнувшими кухту, медленно ворочался бык. Он отаптывал снег, мостясь улечься. Пропотевшая шкура казалась черной, от нее валил пар.

«Дошел, сердяга», — подумал Бурмакин о лосе я увидел человека.

Человек, размахивая длинной тальниковой палкой, появился слева от зверя, вынырнув из пихтачей. Валентин не мог видеть лица — только спину с лежащим поперек ее карабином. Но и по спине можно было Узнать, что это — не Ганя.

— Ну, иди! Иди, тварь! — упрашивал человек зверя знакомым Валентину голосом.

Он махнул жердиной, лось рванулся в сторону и пошел. Медленно, тяжело, но пошел.

— Куда, гад? — закричал человек и, забегая вперед зверя, повернулся лицом к Бурмакину.

Валентин узнал Канюкова.

В то же мгновение лось как бы качнулся вперед, а Канюков, роняя жердину, взмахнул руками и полетел в снег.

— Аа-а!..

Валентин вдруг увидел уже не круп зверя, а всю его спину, заслонившую лежащего в снегу человека, и, с ужасом угадывая занесенные над этим человеком копыта, выпалил из обоих стволов разом.

Начало этого дня ничего недоброго заготовителю Канюкову не предвещало. День начался обыденно, как всегда.

Отодвинув стакан, Канюков пальцем размазывал по клеенке лужицу пролитого чая. Это не мешало внимательно изучать плакат-пособие, только что прибитый на стену там, где обои начали усиленно выцветать. — против окна. Теперь на месте светлого пятна красовалась веселая, но совершенно нелепая картинка — дужка древесного капкана прижимала к лесине огненно-рыжую белку. Охотники называют таких по-своему — зелеными и капканов в это время не ставят. Ждут, пока мех зверька выкуняет, станет серым. Это знал даже Канюков, не больно-то опытный специалист по пушнине.

Первое время он вовсе ни черта в ней не смыслил. Когда принимал шкурки, на помощь звал соседа Ганю Кустикова, доку по этим делам. Слышал, конечно, что Ганя — браконьер и вор, не однажды ловленный у чужих капканов. И конечно, такой помощник не шибко его устраивал, но особенно выбирать не приходилось. Во-первых, потому что Ганя во всех отношениях мужик свой, нужный, беда и выручка. Даже по доброхотству ухаживал за казенным конем, освобождая от этого Канюкова. А во-вторых… из кого выберешь? Не стало у Якова Канюкова ни друзей, ни приятелей с переходом на новую работу.

Зато появились недруги. Более чем достаточно.

И одним из них был Валька Бурмакин.

Он дважды ловил этого браконьера с поличным. Первый раз тот выкрутился, заявив, что лося, мясо которого нашли при обыске, задрал медведь. В качестве доказательства представил парную шкуру косолапого, будто бы убитого прямо на лосе. И наивный судья засомневался, присудил только сдать мясо. Зато в прошлом году Бурмакин выложил-таки пятьсот рубликов штрафа и распрощался с ижевской бескурковкой. Прижал его, что называется, к ногтю Канюков!

Парень стал заниматься охотой, воротясь из армии. Но тогда Канюкову было невдомек, что за вредная штучка Валька Бурмакин. Заключил с ним договор на сдачу пушнины, продал кожу на бродни, дробь и три пачки пороха.

Даже договаривался на руднике, чтобы Бурмакину отпуск приурочили к началу охотничьего сезона. Все честь честью. Но в тот день, когда Бурмакин собирался завозить продукты в тайгу, коня попросил завмаг Тихон Васильевич — сено со Светлореченских гарей к дороге выдернуть. С этого все и началось.

Бурмакин ни с того ни с сего поднял шум. Используют-де служебного коня не по назначению, в своих корыстных интересах. А какие могли быть корыстные интересы? Да предложи даже Тихон Васильевич уплатить за коня — разве бы Канюков взял с него деньги?

Потом Бурмакин прискребся к тому, что двух якобы первосортных соболей у охотника Винокурова приняли со скидкой на средний дефект. Конечно, за Таню Кустикова поручиться нельзя, мог отколоть и такой номер. Но ведь Винокуров молчит, а горло-то дерет Бурмакин.

Другой понял бы, что не по себе сук заломил. А Бурмакин все еще петушится, бодаться пробует. Дободается!

— Черт! — выругался вслух Канюков и пожаловался жене, гладившей возле окна белье: — Понимаешь, лезет в голову этот гад Бурмакин, да и только. Вот зараза!

Тряхнув головой, Татьяна отбросила упавшие на лоб волосы. Не оглядываясь, вздохнула:

— Дался же он тебе, господи! Точно на нем свет клином сошелся!

— Не в том дело…

— Оставил бы лучше в покое парня. И так говорят, что напрасно взъелся на человека.

— Говорят много чего… зря. Ясно?

Сам Канюков не любил говорить много. Даже не зря. Вероятно, это осталось от прежней профессии.

— Зря или не зря, а Светка — и та болтает.

Он помрачнел и громко, чтобы услышала за переборкой дочь, пригрозил:

— Еще что? Только и не хватало у Светки спрашивать, что к чему. Ее дело тройки свои исправлять, скажи, да меньше по танцам бегать. А не то я скажу, по-своему!

— Вот сам и говори. Ей теперь не больно укажешь!

— Я укажу, не бойся!

Про себя он согласился с женой, что — не больно! Светке шел девятнадцатый, нынче заканчивает одиннадцатилетку и уже черт те что о себе воображает. Не удержался:

— В маму родную удалась!

— Ты же все похвалялся, что дурь выбьешь! — отпарировала Татьяна.

В сенях хлопнула дверь, заелозили по полу подошвы катанок.

— Ганя, слышно по шорканью, — небрежно ответила жена канюковскому настороженному взгляду. — В такую рань некому больше.

И — угадала.

Кустиков потоптался на пороге, с показательной добросовестностью затворяя дверь, стащил с лысеющей головы ушанку.

— Якову Иванычу и Татьяне Сергеевне! — сказал он сладким голосом.

— В чем дело? — коротко, начальнически спросил Канюков.

— Стало быть, отправился. Утром, по темному еще, — непонятно ответил Ганя.

Но хозяин его понял.

— Куда?

— На Ухоронгу, видать. В тую сторону чумница.

— Это что такое? — удивилась Татьяна.

— Лыжня. Эвенки, что ли, так говорят, — через плечо объяснил муж и, барабаня пальцами по столешнице, спросил Ганю: — Один?

— Валька — он завсегда один.

Татьяна в сердцах не поставила, а швырнула на подставку остывший утюг.

— Тьфу! Опять Валька!

— Та-ак… — заканчивая барабанную дробь аккордным ударом всей пятерни, Канюков встал. — Думаешь, за сохатым пошел?

— А еще пошто нынче в тайгу идтить? По кедровую шишку не пойдешь, не август месяц, поди.

И тогда Канюков неожиданно для себя вспылил:

— Черт бы тебя взял с радикулитом твоим. Не вовремя. Надо бы нам вдвоем.

— Без меня управишься, Яков Иваныч, с его чумницы никак тебе сбиться нельзя. Сам Валька дорогу покажет, на всю четверть лыжина топнет.

Щуря недобро глаза, Татьяна повернулась к гостю:

— Никуда он не пойдет. Нечего ему ходить врагов наживать лишних. Я знаю…