Николай Сказбуш - Поселок на трассе

Возвращаясь домой, Серафима неизменно замедляла шаг, плелась нехотя, точно не в родной угол, а в преисподнюю. Добравшись до своей половины, швыряла зонтик, сумку куда придется, сбрасывала туфли взмахом ноги, потом искала, где запропастились. Лежала долго на диване, ни о чем не думая, проваливалась в забытьи. Готова была неделю недоедать, сидеть на консервах, пирожках с повидлом, лишь бы не возиться с домашней стряпней. Порой ей страстно хотелось, чтобы кто-то очень добрый и мудрый подошел к ней, назвал хорошей-хорошей девчонкой, но никому не приходило это в голову.

В доме Таранкиных она появлялась редко, но этого было достаточно, чтобы встревожить Эльзу Захаровну — уж больно пристально приглядывалась Чередуха ко всему в квартире, включая Пахома Пахомыча. Эльза Захаровна, женщина глубоко семейственная, усматривала во всех безмужних девицах постоянную, скрытую угрозу и всеми силами оберегала свое гнездо. Приход Симочки неизменно вызывал в ней беспокойство, смутное предчувствие недоброго, и перед соседями было неловко, косились и шипели: «Зачем пускаешь, у тебе дочка растет!»

Симочка спешила на отходивший автобус, когда Алька Пустовойт остановил ее:

— Жалко на тебя смотреть, Симуха! Твой хозяин покатил на легковушке собственноличной, а ты следком на «трясучке»!

Симка промолчала.

— Опасаешься появляться с Полохом на людях? По хаткам ховаетесь, любовь называется!

Алик предложил сигарету, Симка отказалась.

— Куда нацелилась? Побыть со мной опасаешься?

— Оставь мою жизнь, Алька.

— Противно на тебя смотреть, Чередуха, закрутилась.

— На меня смотришь, а себя не видишь, — Серафима растерянно оглянулась на отходивший автобус. — Я спешу, Алик.

— Успеется. С Эльзой говорила?

— Говорила.

— Ну и дура, что говорила.

— Ты же требовал… С ножом к горлу…

— Ну, и дурак, что требовал. Дураком был. Теперь нам надо про свое, для ради себя беспокоиться.

— Да ты понимаешь, как выставились?

— Понимаю, очень даже понимаю, Симочка.

— Прямо говори, какой разговор был с Полохом?

— Ты ж спешила.

— Обойдется. Дай сигарету… — Симочка вертела сигарету, заученное движение, служившее ей не раз, когда принимала картинные позы, отставя руку, согнутую в локте красиво и вызывающе; но теперь рука ее дрожала, пальцы судорожно вздрагивали. — Что у тебя с Эдиком, Алька? Поцапались?

— А ты что, испугалась за него?

— Не за него боюсь, его боюсь.

— Ну, ты! Чего задергалась, дурочка… Боялись уже, перебоялись, нехай он теперь побоится минуточку.

— Ты что задумал, Алька? Ты что-то задумал… А я не хочу, оставьте меня, оставьте, слышишь! — Она рванулась к попутной машине, как бывало девчонкой, когда убегала прятаться во двор, домой, к маме.

Кузен крикнул вдогонку:

— Я заскочу к тебе завтра, не отрывайся от меня, Симочка!

Серафима примостилась рядом с водителем, человеком в меру, чисто по-шоферски разговорчивым — пару слов на километр.

— Вы что, передачу везете? Или с похорон?

— Почему с похорон?

— Выражение лица подходящее. Ошибаюсь? Тогда только одним можно пояснить печальное ваше выражение — возвращаетесь к законному супругу.

— Угадали.

Оставшиеся километры проехали молча. Симочка притихла, тревога, всегдашняя бабья тревога; пролетели юные лета, подоспело время семейного гнезда, а с Полохом гнезда не совьешь, пугает ее Эдуард Гаврилович — не то дурное, что говорится о нем промеж людей, — о ком чего не говорят, — пугает жестокость, неверность, неласковая любовь. Виделся ей другой человек, удобный, надежный, семейственный. Ничего не определив, спорила с кем-то мысленно. Доказывала, защищалась: «А ты ж добивалась своего? Добилась! Чужое разломала, свое слепила. Так что ж меня судите, осуждаете?»

Самой себе не призналась, что спорила с Эльзой Захаровной.

Эдуард Гаврилович Полох ждал Симочку на своей загородной квартире.

Серафима Чередуха, Симочка, к этому времени была совсем в другом конце города. Пахом Пахомыч Таран-кин встретил ее у входа в театр.

— Взял билеты на эстраду.

— А домой как же?

— Машина по соседству, у дружка.

Алька сидел на скамейке, ожидал автобус; придется возвращаться в город ни с чем. Привезет Авдотье Даниловне мудрый совет Полоха…

…Он вдруг вскочил:

— Здравствуйте, Вера Павловна!

— Алик?

— Он самый, Вера Павловна.

Здравствуй, давно тебя не видела.

— Давно, давно, Вера Павловна, с шестого класса. Прошлый год залетал на минуточку.

— Все летаешь, Алик?

— Да, завертелся… — Ему хотелось сказать о себе что-нибудь хорошее, устроился, мол, не хуже других, но ничего не мог сказать.

— Надолго к нам?

— Да нет, так, оглядеться. Мои ж прошлый год съехали на Дальний Восток по договору.

— Слыхала. — Вера Павловна внимательно, учительским взглядом окинула Пустовойта: вырос, возмужал — не возмужал, а задубел. Бровки выщипаны, лицо помятое, припухшее, не то в огне горел, не то на солнце пекся, нехорошее лицо, только глаза по-человечески встревожены.

— Загляни в школу, Алик, по старой памяти, поговорим, побеседуем.

— Нет, Вера Павловна, в школу мне дорога не лежит… — Алька уже не рад был, что остановил учительницу, напросился сдуру на нравоучения. — Никого прежних не осталось, только понапрасну Евгения Евгеньевича тревожить.

— Ну, уж, — тревожить… Он у нас к нежностям не приученный. К нам многие прежние, как ты говоришь, приходят. И не всегда с праздничным поздравлением.

— Нет, Вера Павловна, повидал вас, спасибо, что признали… Алик оглянулся. — Извините, автобус на подходе…

— Постой, послушай, должна сказать тебе…

Алька нехотя задержался.

— Должна сказать… С Женькой Пустовойтом у нас беда. Большая беда, мальчишка совсем отбился.

Алик слушал, пряча глаза, — знает она о его, Алькиных, блатных залетах или не знает? Говорит так, будто ничего не знает или не хочет знать, как в школе с мальчишкой говорила, так и теперь: Алик, Алик… Какой он ей теперь Алик?

— Совсем отбился Женька, из комнаты милиции не выходит. — Вера Павловна сгустила на всякий случай краски.

— С милиции не выходит! — уперся в землю Кузен. — Так пускай милиция за него и ответ держит.

— Да как же, Алик, вы ж не чужие, кажется, родичи, хаты рядом стояли.

— Хаты! Какие хаты, где они, давно ничего не осталось.

— Ну, все равно, он твоим другом был, вместе хороводили, по пятам за тобой бегал. Скажи ему слово родственное.

— Нехай школа говорит, на то и построена, четыре этажа с кабинетами. Учителями до самой крыши набитая.

— Жека за тобой, а не за школой бегал! Родной он тебе или щенок подзаборный?

— Ой, не говорите мне про всякое такое, Вера Павловна. У вас в школе полундра, так вы не знаете, с кого спросить… Мне сейчас слушать вас, Вера Павловна!.. — Он вдруг рывком проголосовал попутной машине и, не оглядываясь, побежал к ней, до свиданья не сказал.