Николай Сказбуш - Поселок на трассе

— А что толку шуметь? Нашумелись уже. Далась вам эта Чередуха… Что она мне? Третий горб верблюду! Успокойся и не думай. И не тревожься понапрасну, поняла? Ступай себе. Ступай. А мамочку не тревожь, пусть успокоится.

Если бы он орал, грозил, накинулся на нее — Ларочке не было бы так противно и страшно. Но он спокойно, рассудительно отряхнулся от Симки, как от прошлогоднего листа…

— Вы… Вы… Прямо не знаю, кто вы!..

Лара кинулась к себе на верхотуру.

Она уже не слышала, не хотела слышать, что там внизу. В беседке чуть виднелось расплывчатое, в тенях, белое пятно. Ей стало жаль мать. Она спустилась к ней.

Анатолий нашел Эльзу Захаровну и Ларочку в беседке.

— Вот видишь, мама, он вспомнил, он вернулся! — Лара прижалась щекой к плечу Эльзы Захаровны, щурясь поглядывала на гостя. — Вы очень внимательны, Анатолий.

— Садитесь, Толя, в плетенку, отдыхайте, у вас усталый вид, — пригласила Эльза Захаровна; она, как всегда, старалась держаться уверенно, с достоинством, но глаза были неспокойны. Ларочка, незаметно стиснув ее руку, поднялась.

— Вы очень, очень внимательны, Анатолий, вспомнили о моей просьбе! — она подхватила лежавший на столе альбом. — Но я раздумала, так, знаете, взяла и раздумала!

— Не обижайтесь на нее, — проводила взглядом дочку Эльза Захаровна. — Видите, какие они у нас — с фокусами.

Посидели немного, говорили о незначащих вещах; заметив, что Анатолий собирается уходить, Таранкина не стала его задерживать.

— Я провожу вас.

— Ну, что вы…

— Провожу, а то у нас тут переулки, закоулки, фонарь один на всю улицу. Не дошли они до калитки — Ларочка выскочила на балкон:

— Анатолий… Толя… Подождите!

Яркий красный жилет мелькнул и скрылся за дверью, через минуту возник в саду:

— Мамочка, не беспокойся, я сама провожу Анатолия моей заветной тропкой через рощу.

— Лариса, что за дикости, ночь на дворе!

— Ой, мамочка, детское время… Пошли, Анатолий, давайте наперегонки! Не оглядываясь кинулась к роще, ждала Анатолия на поляне.

— А вы на стометровку не годитесь.

— Ты права, девочка, до спринтера мне далеко… Да и дорожка не спринтерская. — Анатолий смотрел на уходившую в темень тропку. — Здесь мы расстанемся.

— Что-о? Опасаетесь за меня? Боитесь, что буду возвращаться одна? — Она презрительно фыркнула. — Подумать, домашний, комнатный лес, я здесь в любое время запросто топаю.

— Раньше и у меня многое было запросто. А теперь… Вчера ночью я смотрел на окна вашего дома, все были темные, лишь одно светилось долго-долго, дольше всех в поселке. Чье это окно, Ларочка?

— Сами знаете, — потупилась Лара.

— Когда я приходил домой поздно, очень поздно, тоже светилось только одно окно, во всем доме.

— Ладно, убедили, — Лара достала спрятанный в обложке общей тетради альбом, протянула Анатолию. — Вот, возьмите. Напишите самые заветные. Договорились?

Она не уходила, что-то еще было на уме у девчонки.

— Я должна вам рассказать, — проговорила Лара нерешительно. — Это Любкина тайна, но вам я должна сказать. Сегодня, перед самым вашим приходом, Люба прибежала ко мне мириться. Мы всю жизнь с ней ссоримся и миримся. Она прибежала совсем расстроенная. Случайно попалось ей заявление отца против Полоха, штопала пиджак отца, она всегда хозяйничает в доме, и ей попалось заявление. Она не успела полностью прочитать, но ясно, что против Полоха.

— Какое заявление? Почему против Полоха?

— Не знаю. Они раньше вместе работали. Заявление старое, помятое, я не видела, но Люба говорит, что давнишнее. Должно быть, Крутояр долго его носит в кармане и не подает. Люба очень боится за отца. А мне Любку жаль, ходит сама не своя. Теперь вам все известно, я пойду…

Он видел, как вспыхнул красный жилетик в свете уличного фонаря на перекрестке.

Эдуард Гаврилович Полох отправил свою старуху к замужней дочери под предлогом неотложного ремонта дома и теперь вел рассеянную холостяцкую жизнь.

Демьяша и Пантюшкин понапрасну караулили его в поселке, Полох не появлялся.

— Может, уехал в город по делам? Давай заночуем до завтрева, где укажу, — распорядился Демьяша.

Они подходили к перелеску, когда Демьяша вдруг замер, вцепился в рукав Пантюшкина.

— Тихо!

Кто-то шел наперерез.

— Стреляный! — узнал Анатолия Демьяша. — Ну, ты смотри, прилип, гад. Следок в следок… — Они отступили в кустарник. — «Сам по себе, сам по себе», — передразнил Пантюшкина Демьяша. — Вот где сам по себе… — Держи кастет!

— Нет, нет… — всхлипнул Пантюшкин.

— Держи, говорят. Посмотрим, какой ты свой. Зайдешь сзади, а я подскочу, подмогу. Тут трасса рядом, скинем под машину.

Анатолий был уже совсем близко.

— Ну, давай! — толкнул Демьяша Пантюшкина и вдруг схватил его, потянул к себе.

Вверху на тропке мелькнуло белое пятно.

— Это что такое? — попятился Демьяша. — Это ж кого поднесло?

Белый отблеск заметался, исчез, снова появился.

— Баба… Баба Таранкинская! — вскрикнул Пантюшкин. — Эльза Таранкина… Это ж теперь шум поднимет на весь поселок!

— Ну, ты смотри, — отступал в перелесок Демьяша, — поднесло же ее!

Он тащил за собой Пантюшкина, подталкивая и приговаривая: «Давай, давай, ходу давай, связался с тобою!»

Эльза Захаровна остановилась на пригорке и стояла, пока Анатолий не вышел на проспект.

Время к ночи. В спальне два света, неяркий — верхний и направленный белесый — от настольной лампы. Юлька Горобец шелестит страницами учебников, тетрадками, шпаргалками. Татьяна Филипповна смотрится в зеркало, разглаживая усталое лицо, массажирует торопливо, слегка.

— Мамуля! — окликнула Юлька, укладывая в портфель учебники. — Знаешь, кого я видела сегодня в салоне? Не догадаешься! — Юлька примостила портфель на краешке стола. — Кузена видела, вот кого. Кузена, Старика.

— Какого кузена, какого старика? — Татьяна Филипповна, не переставая поглаживать щеки, уловила в зеркале лицо дочери. — Вечно у вас какие-то прозвища и словечки. Приносишь из школы…

— Ничего не из школы… Помнишь, когда мы жили в городе, к нам во двор заскакивал чужой парень. К нашим мальчишкам. Ну, которых потом судили — со склада запчасти таскали. Мальчишек забрали, а Кузен смылся.

— Господи, что тебе вздумалось, на ночь… Лезут в голову всякие кузены… — Татьяна Филипповна все еще смотрелась в зеркало. — Мальчишек погубил, а сам… — Она разглаживала морщинки у глаз. — Ты его в салоне видела? Сегодня? У нас? — Внезапно перестала массажировать. — Юлька, ты что сказала? Сегодня? В салоне? — Пальцы Татьяны Филипповны скользнули по лицу и застыли. — Он! Это он, Юлька… — воскликнула Татьяна Филипповна. — Эти выщипанные бровки, тупые глаза… — Оглянулась, встревоженно смотрела на дочь. — Теперь уверена, это он шмыгнул в мою кабину. Гуляет себе… Да, помню, судили мальчишек. — Татьяна Филипповна засуетилась, схватила салфетку, снимала с лица крем. — Это он, Юлечка! — Татьяна Филипповна отбросила салфетку. — Почему ты сразу не сказала? Молчала до сих пор! — Она накинула на себя что подвернулось под руку.