Николай Сказбуш - Поселок на трассе

— Женишься, Валек? Угадал? По букету вижу в трепетной руке!

— Да, женюсь. Жизнь. Надо устраиваться.

Анатолий как-то по-особенному присматривался к товарищу, как бы видя его во времени, с давних дней: Дворец пионеров, студия, десятки километров на попутных, а то и пешака. Полтавским шляхом во дворец. Юность, молодежная студия, все насыщено ритмом, рифмами, поэзией, единственно мыслимое естество. А потом — жизнь, служба, парень правильно решил: жизнь есть жизнь, служба есть служба. Можно, конечно, всякие примеры приводить из самодеятельности, творчества, лейтенанты поют, капитаны играют на скрипках и саксофонах. Но что ему примеры, семейную жизнь надо самостоятельно строить, по своей линии и судьбе, из поучительных примеров хату не сложишь… Анатолий вдохнул запах тепличных цветов и внезапно подумалось, даже воскликнул:

— Птичка-невеличка!

— Что? — не понял Валентин.

— На свадьбу позовешь?

— До свадьбы приходите: свадьба — еще время и время! — Он принялся высчитывать дни и часы.

Анатолий присматривался к людям в холле.

— Что нового в поселке?

— „Чепэ“ на трассе. В тринадцать ноль-ноль ураганом машину в яр снесло. А скорее под ураган сработали. — Валентин переложил букет из руки в руку.

— Ну, ладно, Валек, непременно к тебе заскочу. Поцеловать невесту.

И снова представилась птичка-невеличка, девочка тоненькая, в затянутом халате, недаром разбирается в погонах, звездочках и просветах. „Ну, держись, Валек, майорские тебе обеспечены, на меньшее не согласится! И ребятишек тебе… Ну, сколько насчитать?“

— А вы в студии крест надо мной поставили?

— Мы крестами не ведаем, Валек.

Анатолий так и не спросил, кому предназначался букет, который Валентин все время перекладывал из рук в руки.

Эльза Захаровна укладывала в сумку сверточки с пряненьким и солененьким, когда в холле кто-то громко окликнул:

— Анатоша!

Она глянула не сразу — после сеанса у косметички на нее всегда нападала сонливость — в углу холла под пальмой участковый обнимался с Анатолием.

— Тетя Эльза, — подкатилась к Эльзе Захаровне девушка из офиса, — тетя Эльза, на молоденьких заглядываетесь!

— Ты что, Серафима… — вздрогнула Эльза Захаровна. — У тебя, Чередуха, вечно молоденькие на уме.

— Ой, те-етенька! — хихикнула Симочка. — Отрицаете, а сами во все глаза. Я ж мигом приметила, вон там, в углу, чернявенький… — И вдруг запнулась, съежилась, спряталась за спину Таранкиной. — Ой, господи, он возворотился!

— Ты что?.. О чем ты?.. — отвернулась Эльза Захаровна.

— Что вы прикидываетесь, тетя Эльза, вы ж первая его увидели; да вот он, с участковым. Прошлый год его на трассе… Насмерть… А он обратно заявился. Прошлой осенью нападение на кассу… Все же знают. На весь поселок и в городе разговоров… — испуганно шептала Чередуха.

— Прошлой осенью я в круизе была… Да и какое до всего этого мне дело?

— То есть как?

— А так. Мало ли что в поселке или в городе происходит.

— Честное слово, не пойму вас, Эльза Захаровна… Он же по вашему делу. С полковником приезжал; еще тогда Пахома Пахомыча тревожили. И Полоха Эдуарда Гавриловича.

— Милая моя, если я каждое дело стану переживать, жизни не видать!

Эльза Захаровна подхватила сумку и направилась к выходу, стараясь не думать о том, что произошло минувшей осенью, однако избавиться от тревожных мыслей было не так легко.

Случилось это в октябре, так что Эльза Захаровна напрасно ссылалась на круиз, они давно уж вернулись к тому времени из поездки. Анатолия, самого молодого из сотрудников милиции, подключили к следствию по делу сложному, запутанному, которое могло стать подлинной школой для начинающего работника. Парень смекалистый, цепкий, он в достаточной степени ознакомился уже с обстоятельствами, имелись прикидки, одобренные начальством, мечталось об успешной карьере, когда вдруг стряслась с ним беда, не имеющая никакого отношения к порученному делу. Так же как нынче, он вышел на автобусной остановке Новый поселок, направился в райисполком за нужными справками, когда вдруг мимо пронеслась и скрылась за поворотом милицейская машина. Вскоре из-за угла выскочили трое, один с пистолетом, пытавшиеся, видимо, уйти от оперативников. Анатолий кинулся наперерез, сбил с ног того, что с пистолетом… Где-то поблизости работали дорожники, грохотали отбойные молотки, выхлопы пневматики слились с выстрелами. Потом уже в клинике, возвращенный, воскрешенный к жизни, он узнал, что первыми на выручку подоспели дорожники и что налетчиков схватили.

Прошли долгие месяцы, прежде чем старый врач сказал:

— Жить будешь!

Покинув салон, прихватив по дороге пару бутылок свежего пива „Украинское“, Анатолий направился к Никите.

Птичка-невеличка все еще оставалась перед глазами, тоненькая, моторная, как все на Моторивке. Когда она могла видеть Анатолия? Где? Он встретился в поселке с полковником, шел рядом, отвечал на расспросы — да, все это было, все верно. Но не был он в форме, не было погон. Анатолию действительно присвоили тогда звание, но в поселке, рядом с полковником он шел в штатском, соответственно обстоятельствам. В штатском! Как же она могла? Видела не то, что было перед ней, а угадываемое, — рядом с полковником ей представился Валентин в форме, в форме с погонами, отмеченными желаемой новой звездочкой, родоначальницей грядущих!

Анатолий вдруг остановился — где-то неподалеку автоматной очередью заработала пневматика… Три пули извлекли в неотложке из его тела, из нутра. Но был еще выстрел, он уверен, был еще выстрел — со стороны, сквозь гул пневматики, отличающийся по звуку от первых трех и от хлопков отбойных молотков.

Склонность к поспешным выводам? Остаточные явления беспамятства?

В это воскресное утро на школьном дворе проходили занятия по военной подготовке. Всякий раз, когда доводилось говорить о противоатомной защите, военрук Игорь Поликарпович Безручко становился сосредоточенным более, чем всегда, и чаще, чем всегда, повторял привычное: „Вот так, значит… Вот таким образом“. Сдержанная обеспокоенность не передалась ребятам, они восприняли учение как всякий другой урок, который следовало выучить, сдать, а сдав, отложить до следующего раза или вовсе позабыть — не потому, что они легкомысленно относились к занятиям, а потому, что перегруженный день выдвигал новые требования, а жажда движения, радости, свободы, жажда жизни захватывала сполна.

Непогоду переждали в убежище; когда схлынула буря — еще громыхал гром над головой, — выкатили на школьное крыльцо, балагурили, балдели, перемывая косточки учителям и предкам, перекраивали по-своему мир. Впрочем, не было уже прежнего ухарства, бесшабашности, пора экзаменов поубавила пыл.