Михал Хороманьский - Певец тропических островов

Он увидел широко распахнутые двери. Ни надписи, ни вывески над ними не было. Прямоугольный кремовый фасад накалился на солнце, все вокруг дремало. С обеих сторон дверей виднелись по два закрытых окна с заляпанными известкой стеклами. Словно глаза, затянутые катарактой, с отчаянием слепого глядели они на Вислу, находившуюся теперь уже за спиною автора.

— Можно войти? — спросил он, поднимаясь по шатким ступенькам на крыльцо, и остановился у входа.

Он сразу же попал в тень, почти в полумрак, где едва заметно поблескивали лишь стоявшие на полках за стойкой бутылки. Перед ним было довольно просторное помещение, тонувшее во всевозможных оттенках коричневого цвета — красноватого, иногда золотистого, но больше всего темного. Это дешевой обивкой были отделаны стены. В баре находилось трое. За кассой, с края у прилавка, сидела полная женщина в белом муслиновом платье с огромным декольте, из которого выглядывал розовый бюстгальтер. В ее больших веселых глазах было удивление и вместе с тем какая-то необычайно лукавая игривость. Она словно бы приглашала вас взглядом принять участие в чем-то очень смешном, что вот-вот должно начаться. Женщина вязала на спицах, которые предостерегающе поблескивали, а иногда и позвякивали в ее руках. Что-то длиннющее, белое, то ли покрывало на кровать, то ли кружевная скатерть, свисало до пола с ее колен. У женщины была толстая, набрякшая шея, почти слившаяся с подбородком, могло показаться, что она страдает базедовой болезнью. Возле нее на стойке возвышался граммофон со старомодной трубою в форме огромной голубой лилии.

Неподалеку от кассы, вытянув перед собой ноги и заслонив лицо газетой, на венском стуле дремал сам хозяин. Головой он упирался в стену. Это был щуплый человечек в черных брюках и в одной рубашке с засученными до локтя рукавами. И в глубине, у раскрытых, ведущих в сад дверей, куда автора так манило, стоял официант. Он стоял на фоне ослепительно яркой зелени в ярких отблесках солнца.

Он был в изрядно потертом смокинге, с черной бабочкой, и на согнутой в локте руке у него белела свежая салфетка. Такой себе коренастый блондин среднего возраста, с пушистыми рыжими усиками и изогнутыми дугой ногами. Между его коленями образовывалось свободное пространство в форме вытянутой буквы О. Но передвигался он на своих ногах с необыкновенным проворством. В его маленьких, синеющих из-под взлохмаченных, сердитых, рыжих бровей глазках мелькнуло что-то вроде удивления.

— Прошу вас. Чего изволите? — быстро и ловко подскочил он к автору и переложил салфетку с одной руки на другую.

— Если можно, я бы выпил чего-нибудь. Страшная жара!

Официант на минуту затих, словно оглушенный какой-то странной мыслью. Нижняя губа его отвисла, обнажив щербатые, почерневшие от никотина зубы. После чего голубые точечки глаз засверкали еще пронзительнее. Должно быть, в голове у него мелькнула какая-то догадка.

— Может быть, вы ищете кого-то? — спросил он с надеждой.

— О нет, я забрел сюда совершенно случайно. Это не ресторан?

— А как же! "Спортивный". Если вам угодно выпить, милости просим. У нас этого навалом. И кухня своя имеется. Хозяйка рекомендует сегодня "турнедо". — И официант показал салфеткой на мелькающие в полумраке за прилавком бутылки.

"Турнедо", ну-ну! — подумал автор в легком изумлении. Но стоило ему подойти к стойке поближе и приглядеться к бутылкам, как изумление его возросло еще больше. Он был подготовлен к тому, что сейчас увидит изрядный набор отечественных водок и дешевого фруктового вина. Но вместо этого увидел на полках больси, мартель и мартини. Немного, но все же…

— Я бы не отказался от чинзано. Жаль, наверное, у вас нет льда.

— Льда? Сколько угодно! Вам охладить бутылочку в ведерке или подать лед отдельно?

Хозяин по-прежнему дремал, прикрывшись газетой, и она мерно колыхалась над его физиономией. Зато полная женщина, должно быть его жена, с голыми красными, цвета свекольника, плечами издала вдруг какой-то звук — высокую дрожащую ноту; она была даже мелодичной, хотя и неизвестно, что означала. Хозяйка ресторана хотела было исполнить песенку, но передумала. А поскольку при этом она наклонилась в сторону автора, он решил, что звук этот предназначался ему.

— Что-что, простите? — невольно спросил он.

— Ничего, — ответила женщина, — я немного заикаюсь. Вы ведь, наверное, редактор, не правда ли?

Ее серые глаза глядели удивленно и вопросительно, как бы обещая, что вот-вот сейчас начнется какое-то удивительное веселье. А голосок был на редкость тонкий — словно бы серебристый лепет маленькой девчушки. Должно быть, в этом заплывшем жиром горле осталась только крохотная щель, с трудом пропускавшая воздух. Нечто наподобие отверстия флейты.

— Нет… — снова удивился автор. — Я адвокат.

Он стал обмахиваться шляпой, чувствуя, что лоб у него покрылся испариной. Ему показалось, что, как только он, быть может и без всякой нужды, назвал свою профессию, толстая, полуобнаженная хозяйка и официант обменялись испуганными взглядами. Глаза их в полумраке блеснули одинаковым блеском, словно зеленоватое стекло бутылок. Ему показалось также, что официант тотчас же перестал улыбаться, а вернее, стал улыбаться иначе, чем секунду назад. По-прежнему щеря свои почерневшие зубы, теперь он улыбался так, будто собирался ими что-то обгрызть, ну, скажем, какую-нибудь кость.

— Где угодно вам будет выпить вермута, здесь или в садике? — Голос у него теперь был иной, более скрипучий и куда менее вкрадчивый.

Автор почти не обратил на это внимания. Он помнил об истинной цели своего визита. Дом-сарай! И странное сооружение в форме раковины, которое он заметил еще с мостовой, сквозь ажурный купол одного из деревьев.

— В саду! В саду! — воскликнул он.

И, обмахиваясь шляпой, быстро вошел в открытую дверь, за которой был и свет, и желтизна, и зелень. И сразу его обдало жаром. Он не смотрел ни влево, ни вправо. Сойдя с крыльца, он пошел по дорожке, посыпанной гравием, который хрустел под подошвами. По сторонам мелькали садовые столики и разукрашенные солнечными бликами стволы деревьев. Его тянуло в глубину. Там маячило что-то, от чего он не мог оторвать глаз. Это было поразительно. Павильон! Павильон, перенесенный с какой-нибудь Суматры на берег Вислы. Сделав еще несколько шагов, адвокат остановился. "Конрад, Конрад", — повторил он вполголоса.

— А что там? Что бы это могло быть? — спросил он, указывая на необычное строение впереди.

Официант на своих дугообразных ногах побежал вслед за ним и теперь вздыхал за его плечом.

— А это, если изволите, наш театрик, — объяснил он.

И в самом деле. Перед ним, заслоненная с обеих сторон ветвями, возвышалась летняя сцена или эстрада, под деревянным резным навесом, напоминающим розоватую раковину. Это необычайно скромное и убогое строение было выкрашено когда-то малиновой краской, наполовину смытой дождями и выгоревшей на солнце. То тут, то там пласты ее отставали от досок и даже торчали торчком. Сценка напоминала небольшую продолговатую комнатку, возвышавшуюся на полтора метра от земля. На досках, по бокам, когда-то были изображены смеющиеся беззубые маски, но об этом теперь можно было лишь догадываться. Наверху еще была натянута заржавевшая проволока, по которой когда-то ходил — вероятнее всего, красный — занавес.