Михал Хороманьский - Певец тропических островов

— Да нет же! Мы просто ужинали… Вдруг шезлонг затрещал… Потом…

Леон нагнулся к дверце, но увидел только полосатую спину сестры с перекрещивающимися белыми бретелями передника. Справа, повернутое почти в анфас, маячило испуганное лицо таксиста с выпученными, почему-то выражающими страдальческое отвращение глазами. Кто-то опять торопливо отстранил Леона. На этот раз он увидел уже двух санитаров и узкие носилки, покрытые простыней и розовой клеенкой. Мелькнули руки в белом халате, и снова запахло эфиром.

— Ай… черт возьми, ай, — послышался сдавленный стон. И тут прямо возле своего локтя Леон увидел голову Барбры, лежащую на маленькой плоской подушечке на краю носилок.

Неспециалисту трудно судить, но, говорят, иногда, даже в глубоком обмороке, вызванном чрезмерной дозой снотворного, к пытавшемуся отравиться человеку в какие-то моменты — для него, вероятно, переломные и решающие — возвращаются проблески сознания. Автор (А. Гроссенберг) знал одного несостоявшегося самоубийцу, который, приняв целый тюбик сомнифера, потерял сознание и погрузился в глубокий сон; тем не менее ему запомнились два момента: когда его выносили из дома в карету "Скорой помощи" и когда клали на стол, чтобы промыть желудок. Возможно… Возможно, именно так и было, согласился Вахицкий, выслушав замечание адвоката. Однако это произошло значительно позже. Пока же он стоял на нижней ступеньке широкой лестницы и видел проплывающее мимо него на носилках побледневшее смуглое лицо с рассыпавшимися волосами. Странно… подумал он. С закрытыми глазами, неподвижная, как изваяние, Барбра тем не менее не переставая кусала нижнюю губу.

— Смотрите, она кусает губы!.. — крикнул Леон.

Но носилки уже скрылись, а красивая золотисто-рыжая сестра милосердия, бегущая за ними, даже не обернулась. "Она пыталась покончить с собой, пыталась покончить с собой?.." — звучало у Леона в ушах. И тут в его памяти возникли белевшие в темноте пакетики с "петушками", которые Барбра развернула при свете этой фантастической луны и потом высыпала их содержимое в отливающий красным стакан. Были ли это в самом деле "петушки"? Как же это было? — вспоминал Леон и от напряжения даже зажмурил глаза. Когда я заметил, что она какая-то сонная, — после этих порошков или до того?.. До того, вспомнил он, кажется, до того… И вдруг, неизвестно почему, вне всякой связи, увидел под опущенными веками голубоватый абажур на керосиновой лампе. Тут он опять удивился — но как-то мимолетно, краем сознания.

Вообще впечатления и здравые мысли словно бы обтекали его, глубоко не затрагивали, разве что слегка задевали или царапали.

В тот вечер в больнице дежурил ассистент хирурга, совсем еще молодой врач по фамилии, кажется, Вольфбаум. У него было продолговатое пергаментное лицо и черные, похожие на щеточки брови; такими примерно щеточками дамы обычно подкрашивают себе ресницы. Настенные часы в дежурной комнате на втором этаже показывали десять минут одиннадцатого. Казалось невероятным, что в течение часа столько всего произошло.

В ослепительно белом коридоре окна были распахнуты, с клумбы долетал аромат цветущего табака. Больница уже спала, а может быть, отходила ко сну. В дежурке за белым столом сидела красивая золотисто-рыжая сестра. От нее веяло спокойствием и доброжелательностью.

— Это близкий вам человек? — спросила она.

— Просто знакомая.

— Адреса ее вы не знаете?

— Знаю, что она живет на Мазовецкой, чуть наискосок от Земянской. Номера дома не заметил.

Леон вытащил из кармана пиджака красную дамскую сумочку.

— Я могу это у вас оставить? — спросил он. — Она выронила ее на крыше, когда потеряла сознание… Понимаете, на крыше, что-то вроде террасы, впрочем, я вам уже говорил…

— Порошки она отсюда доставала? — Сестра открыла сумочку. — "Петушки"!..

— Да, мне тоже показалось, что это были "петушки".

— Ну конечно, сумку можете оставить. Я положу к ней в тумбочку, как только она придет в себя. Что вы там ели и что пили?

— Я уже все рассказал доктору. Он расспрашивал очень подробно.

— Знаю. И наверняка захочет еще с вами поговорить.

— Да, да, я как раз собирался оставить вам свой адрес. Я живу в "Бристоле". Моя фамилия Вахицкий…

— Наверное, ее родные будут беспокоиться. Надо спросить у доктора. Может, он распорядится позвонить в комиссариат, — заметила сестра. Потом, не спуская с Леона глаз, легонько и как бы только одной половиной лица улыбнулась. — Вы что-то хотите сказать?.. — На ее щеке появилась ямочка.

— Видите ли, — неуверенно начал Леон, — панна Дзвонигай как-то мне говорила… ха, я почти убежден, что в Варшаве у нее родных нет… Кажется, она из Львова.

Сестра снова улыбнулась.

— Ну, если вы с ней считаете, что…

В эту минуту в глубине коридора что-то зашуршало и послышались торопливые мелкие шажки. Рыжая красавица не договорила и поверх плеча Леона выжидающе уставилась на дверь. Шажки приближались, секунду спустя Вахицкий услышал за спиной чье-то дыхание и шелест накрахмаленной ткани. Он обернулся. На пороге стояла другая сестра милосердия — столь же элегантно-полосата я, в такой же шапочке, только брюнетка с восточными чертами лица.

— Эльжуня! — негромоко проговорила она. — Доктор зовет.

— Иду.

Тут Леон заметил, что сестры многозначительно переглянулись; просто так столь напряженными взглядами не обмениваются. "Что-то здесь не так!" — будто говорили глаза брюнетки. "А что случилось?" — спрашивали глаза рыжей. Она встала и, шурша форменным платьем, вышла из-за стола.

— Будьте любезны, подождите меня в коридоре, там у окна, вы увидите, есть табуретка.

— Да, да, конечно… — Леон на цыпочках вышел за нею следом.

Действительно — в оконной нише стоял белый табурет. Обе сестры между тем торопливо направились в противоположный конец коридора. Слышно было, как они о чем-то шепчутся, наклонив головы в одинаковых шапочках. Другие настенные часы показывали уже четверть одиннадцатого. В нише перед Леоном сверкала стеклом и никелем подсобная аптечка, а напротив висел телефон и над ним табличка с надписью "Тишина". К струившемуся из окна аромату душистого табака здесь примешивался запах лекарств; особенно сильно пахло эфиром. Выдвинув из ниши табурет, Леон сел. По мере того как росло его нетерпение, запах эфира казался все более омерзительным. Но вот в отдалении что-то щелкнуло, распахнулась одна створка обитой клеенкой двери, и в коридор выскочила рыжеволосая сестра. Можно было подумать, кто-то ткнул ее кулаком между лопаток и вышвырнул за порог. И теперь, невидимый, бежал сзади, подталкивая в спину — чуть ли не на каждом шагу сестра спотыкалась. Наконец она исчезла в дежурке. Тогда Леон встал и снова подошел к матовой стеклянной перегородке. Сестра уже сидела за столом и быстро листала телефонную книгу. Леон удивился: когда ж она успела перевести дух? Только что бежала, странно спотыкаясь, по коридору — и вот уже совершенно спокойно листает книжку.