Виктория Борисова - Просто приворот

Перед глазами появилось легкое радужное мерцание. Как будто переливалась сияющая жидкость… Она была сказочной живой водой, безбрежным океаном, в котором юноша плыл, подобно медузе, качался на волнах, устремлялся навстречу течению или затаивался на дне.

На мгновение Василий увидел себя со стороны. Он был еще не родившимся младенцем, зародышем. Свернувшись калачиком, он сосал большой палец и блаженно улыбался.

Но счастье длилось недолго. Мощный удар сотряс все вокруг. Ласковые теплые воды, в которых он покоился, окрасились зловещим ало-багровым цветом. В первый момент Вася был оглушен, раздавлен… Казалось, что в его маленьком мирке наступил конец света, сейчас он умрет, погибнет вместе с ним, и дальше не будет больше уже ничего.

Но это был еще далеко не конец.

Окружающее пространство сжалось, сдавливая маленькое хрупкое тельце. Это было так страшно, так несправедливо, что Вася даже заплакал от отчаяния и собственного бессилия. Выхода нет, сейчас он умрет в этом тесном мешке, просто задохнется!

Место райского блаженства превратилось в настоящую камеру пыток. Неведомая сила сдавливала все сильнее и сильнее, так, что невозможно было дышать.

Боль сжала голову, корежила тело, казалось, вот-вот разорвет! На несколько секунд наступила передышка, и снова стены надвинулись, словно гигантские жернова, перемалывающие хрупкое зернышко.

Это продолжалось бесконечно долго. Наконец Вася почувствовал, что его грубо вытолкнули прочь. Где-то внизу появилась черная точка. Потом она превратилась в крутящийся водоворот, воронку, неумолимо засасывающую внутрь себя. Он пытался сопротивляться, но куда там!

Дальше стало еще страшнее. Вася протискивался в узком тоннеле. Было очень больно, но пути назад уже не оставалось… Вася — или то крошечное существо, которым он был тогда, — продвигалось вперед, туда, где маячил свет. Когда это мучительное путешествие наконец закончилось, он даже не почувствовал облегчения — только смертельную усталость.

Новый мир встретил неприветливо. Первое, что Вася почувствовал, — смертельный холод. С первым вдохом в легкие вошел ледяной воздух, отвратительно пахнущий кровью, лекарствами, хлоркой… Стало трудно дышать, каждое движение причиняло боль. Хотелось крикнуть — и не получилось, из горла вырвался только тонкий жалобный писк, но и он тут же затих.

Вся жизнь маленького существа была наполнена непрерывным страданием. Вот чужая грубая рука вталкивает в крошечный ротик какую-то трубку, и из нее маленькими каплями сочится сладковатое молоко… Вот его переворачивают, протирают нежную кожицу чем-то едким и противно пахнущим… Вот он задыхается, и какая-то жестокая сила вдувает в легкие воздух… Вдох-выдох, снова и снова, и вот уже жизнь постепенно возвращается в маленькое тельце.

Но не только боль, холод, отвратительные больничные запахи были мучительны. Хуже всего было ощущение собственной беспомощности и одиночества.

Он лежал в каком-то ящике, как рыба в аквариуме, и никого не было, кто бы мог подойти, взять на руки, приласкать и пожалеть. Мимо ходили люди в белом, и поначалу малыш плакал, чтобы привлечь внимание, но лица были закрыты масками, эти люди умели причинять только боль.

Хотелось исчезнуть из этого мира любой ценой. И вот окружающее словно гаснет, расплывается перед глазами… Дальше картины стали меняться быстро, как в калейдоскопе.

Сначала появилось яркое синее небо. Под ним простирались невысокие зеленые холмы. Ни одного человека не было видно вокруг, весь пейзаж дышал миром и покоем. С высоты птичьего полета все казалось таким маленьким-маленьким, словно игрушечным, а Вася как будто плыл по небу вместе с облаками, и душа его была легка и свободна.

Вдали показался монастырь. Вот он все ближе и ближе, так что видны толстые высокие стены, башни, узкие окна-бойницы… И колокольный звон раздается вокруг, плывет над землей. Все здесь кажется таким привычным, узнаваемым и милым сердцу, что Вася почувствовал себя так, будто наконец попал домой после долгой и трудной дороги.

Череда монахов в одинаковых черных одеждах с капюшонами, подпоясанных веревками, в грубых сандалиях, идет по узкой дорожке к храму, собираясь на молитву, дабы вознести хвалу Господу.

Вася шел среди них.

Каким-то образом он точно знал, что его зовут Иоганном, он вырос в монастыре, изучал богословие, был умен и талантлив, так что святые отцы прочили ему блестящее будущее. При таком усердии молодой человек со временем мог бы стать настоятелем монастыря, а там, глядишь, епископом или даже кардиналом…

Один из послушников оборачивается. Капюшон падает с головы, в свете заходящего солнца его волосы отливают золотом, на лице лежит теплый отсвет, как у святого отрока на старинной фреске. В этот миг послушник был так прекрасен, что сердце Иоганна больно сжалось от любви и печали. Хотелось окликнуть его, сказать что-нибудь хорошее, но имя Михаэля (так звали юношу) он не отваживался произнести вслух. Монаху — человеку, отрекшемуся от земной жизни во имя царствия небесного, недоступны плотские радости, но разве сам Господь не повелел всем любить друг друга?

В следующий миг Иоганн увидел себя в храме стоящим на молитве.

Высокие стрельчатые своды уходят вверх, солнце играет в разноцветных стеклянных витражах, чуть колеблется пламя свечей, хор поет ангельскими голосами, и орган вторит ему… Кажется, что сердце улетает прямо к небу. Иоганн чувствует, как на глазах выступают слезы умиления. Если где-то есть настоящая радость, мир и покой, то только здесь!

Это видение хотелось удержать подольше, но и оно скоро исчезло. На этот раз картина была куда более мрачной… Иоганн видел темноватое помещение с низкими сводами, выложенное из серого камня. Пахло сыростью, плесенью и еще чем-то отвратительным.

Вася сразу догадался, что это тюрьма, но здесь он не был заключенным, напротив — лицом, облеченным властью, призванным карать и миловать!

Он снова был монахом Иоганном, но теперь казался гораздо старше, значительнее что ли… Сидя в кресле с высокой резной спинкой, он перебирал четки и шептал молитву.

За столом, заваленным бумагами, расположились еще какие-то люди в богатых одеждах из тонкого сукна и бархата (особенно запомнился важный седоволосый господин с толстой золотой цепью на шее), а рядом за маленьким столиком примостился писец.

В комнату вводят женщину, закованную в тяжелые кандалы. При каждом шаге они звенят, и звук этот эхом отдается под каменными сводами. Вид у женщины жалкий — голова обрита, платье разорвано, грязные босые ноги покрыты кровоточащими язвами, глаза горят лихорадочным блеском, на щеках видны следы от слез. Она сильно измучена, но отец Иоганн не может допустить слабость, состраданию не место в его сердце. Он знает, что женщина эта — ужасная преступница, хуже чем воровка или убийца.