Антон Чехов - Жилец

А.П.ЧЕХОВ

ЖИЛЕЦ

Брыкович, когда-то занимавшийся адвокатурой, а ныне живущий без дела у своей богатой супруги, содержательницы меблированных комнат "Тунис", человек молодой, но уже плешивый, как-то в полночь выбежал из своей квартиры в коридор и изо всей силы хлопнул дверью.

- О, злая, глупая, тупая тварь! - бормотал он, сжимая кулаки. Связал же меня черт с тобой! Уф! Чтобы перекричать эту ведьму, надо быть пушкой!

Брыкович задыхался от негодования и злобы, и если бы теперь на пути, пока он ходил по длинным коридорам "Туниса", попалась ему какая-нибудь посудина или сонный коридорный, то он с наслаждением дал бы волю рукам, чтобы хоть на чем-нибудь сорвать свой гнев. Ему хотелось браниться, кричать, топать ногами... И судьба, точно понимая его настроение и желая подслужиться, послала ему навстречу неисправного плательщика, музыканта Халявкина, жильца 31-го номера. Халявкин стоял перед своей дверью и, сильно покачиваясь, тыкал ключом в замочную скважину. Он кряхтел, посылал кого-то ко всем чертям; но ключ не слушался и всякий раз попадал не туда, куда нужно. Одною рукой он судорожно тыкал, в другой держал футляр со скрипкой. Брыкович налетел на него, как ястреб, и крикнул сердито:

- А, это вы? Послушайте, милостивый государь, когда же наконец вы уплатите за квартиру? Уж две недели, как вы не изволите платить, милостивый государь! Я велю не топить! Я вас выселю, милостивый государь, черт побери!

- Вы мне ме... мешаете... - ответил спокойно музыкант. - Аре... ревуар!

- Стыдитесь, господин Халявкин! - продолжал Брыкович. - Вы получаете сто двадцать рублей в месяц и могли бы исправно платить! Это недобросовестно, милостивый государь! Это подло в высшей степени!

Ключ наконец щелкнул, и дверь отворилась.

- Да-с, это нечестно! - продолжал Брыкович, входя за музыкантом в номер. - Предупреждаю вас, что если завтра вы не уплатите, то я завтра же подам мировому. Я вам покажу! Да не извольте бросать зажженные спички на пол, а то вы у меня тут пожару наделаете! Я не потерплю, чтобы у меня в номерах жили люди нетрезвого поведения.

Халявкин поглядел пьяными, веселыми глазками на Брыковича и ухмыльнулся.

- Ррешительно не понимаю, чего вы кипятитесь... - пробормотал он, закуривая папиросу и обжигая себе пальцы. - Не понимаю! Положим, я не плачу за квартиру; да, я не плачу, но вы-то тут при чем, скажите на милость? Какое вам дело? Вы тоже ничего не платите за квартиру, но ведь я же не пристаю к вам. Не платите, ну, и бог с вами, - не нужно!

- То есть как же это так?

- Так... Хо... хозяин тут не вы, а ваша высокопочтеннейшая супруга... Вы тут... вы тут такой же жилец с тромбоном, как и прочие... Не ваши номера, стало быть, какая надобность вам беспокоиться? Берите с меня пример: ведь я не беспокоюсь? Вы за квартиру ни копейки не платите - и что же? Не платите - и не нужно. Я нисколько не беспокоюсь.

- Я вас не понимаю, милостивый государь! - пробормотал Брыкович и стал в позу человека оскорбленного, готового каждую минуту вступиться за свою честь.

- Впрочем, виноват! Я и забыл, что номера вы взяли в приданое... Виноват! Хотя, впрочем, если взглянуть с нравственной точки, - продолжал Халявкин, покачиваясь, - то вы все-таки не должны кипятиться... Ведь они достались вам да... даром, за понюшку табаку... Они, ежели взглянуть широко, столько же ваши, сколько и мои... За что вы их при... присвоили? За то, что состоите супругом?.. Эка важность! Быть супругом вовсе не трудно. Батюшка мой, приведите ко мне сюда двенадцать дюжин жен, и я у всех буду мужу - бесплатно! Сделайте ваше такое одолжение!

Пьяная болтовня музыканта, по-видимому, кольнула Брыковича в самое больное место. Он покраснел и долго не знал, что ответить, потом подскочил к Халявкину и, со злобой глядя на него, изо всей силы стукнул кулаком по столу.

- Как вы смеете мне говорить это? - прошипел он. - Как вы смеете?

- Позвольте... - забормотал Халявкин, пятясь назад. - Это уж выходит fortissimo. Не понимаю, чего вы обижаетесь! Я... я ведь это говорю не в обиду, а... в похвалу вам. Попадись мне дама с такими номерищами, так я с руками и ногами... сделайте такое одолжение!

- Но... но как вы смеете меня оскорблять? - крикнул Брыкович и опять стукнул кулаком по столу.

- Не понимаю! - пожал плечами Халявкин, уже не улыбаясь. - Впрочем, я пьян... может быть, и оскорбил... В таком случае простите, виноват! Мамочка, прости первую скрипку! Я вовсе не хотел обидеть.

- Это даже цинизм... - проговорил Брыкович, смягчившись от умильного тона Халявкина. - Есть вещи, о которых не говорят в такой форме...

- Ну, ну... не буду! Мамаша, не буду! Руку!

- Тем более что я не подавал повода... - продолжал Брыкович обиженным тоном, окончательно смягчившись, но руки не протянул. - Я не сделал вам ничего дурного.

- Действительно, не следовало бы по... поднимать этого щекотливого вопроса... Сболтнул спьяна и сдуру... Прости, мамочка! Действительно, скотина! Сейчас я намочу холодной водой голову и буду трезв.

- И без того мерзко, отвратительно живется, а тут вы еще с вашими оскорблениями! - говорил Брыкович, возбужденно шагая по номеру. - Никто не видит истины, и всякий думает и болтает, что хочет. Воображаю, что за глаза говорится тут в номерах! Воображаю! Правда, я не прав, я виноват: глупо с моей стороны было набрасываться на вас в полночь из-за денег; виноват, но... надо же извинить, войти в положение, а... вы бросаете в лицо грязными намеками!

- Голубушка, да ведь пьян! Каюсь и чувствую. Честное слово, чувствую! Мамочка, и деньги отдам! Как только получу первого числа, так и отдам! Значит, мир и согласие?! Браво! Ах, душа моя, люблю образованных людей! Сам в консерватосерватории... не выговоришь, черт!.. учился...

Халявкин прослезился, поймал за рукав шагавшего Брыковича и поцеловал его в щеку.

- Эх, милый друг, пьян я, как курицын сын, а все понимаю! Мамаша, прикажи коридорному подать первой скрипке самовар! У вас тут такой закон, что после одиннадцати часов и по коридору не гуляй, и самовара не проси; а после театра страсть как чаю хочется!

Брыкович подавил пуговку звонка.

- Тимофей, подай господину Халявкину самовар! - сказал он явившемуся коридорному.

- Нельзя-с! - пробасил Тимофей. - Барыня не велела после одиннадцати часов самовар подавать.

- Так я тебе приказываю! - крикнул Брыкович бледнея.

- Что ж тут приказывать, коли не велено... - проворчал коридорный, выходя из номера. - Не велено, так и нельзя. Чего тут!..

Брыкович прикусил губу и отвернулся к окну.

- Положение-с! - вздохнул Халявкин. - М-да, нечего сказать... Ну, да меня конфузиться нечего, я ведь понимаю... всю душу насквозь. Знаем мы эту психологию... Что ж, поневоле будешь водку пить, коли чаю не дают! Выпьешь водочки, а?

Халявкин достал с окна водку, колбасу и расположился на диване, чтобы начать пить и закусывать. Брыкович печально глядел на пьянчугу и слушал его нескончаемую болтовню. Быть может, оттого, что при виде косматой головы, сороковушки и дешевой колбасы он вспомнил свое недавнее прошлое, когда он был так же беден, но свободен, и его лицо стало еще мрачнее, и захотелось выпить. Он подошел к столу, выпил рюмку и крякнул.