Елена Борода - Я тебя никогда не прощу

Как ни странно, неожиданный душ привёл меня в равновесие.

Даже то, что я обнаружила свою машину с проколотыми шинами, не вывело меня из этого равновесия. Есть проблемы и посерьёзнее проколотых шин.

В общем, я спокойно доехала до школы и вошла в кабинет Веры Васильевны. Очень вовремя.

Я спохватилась, что до сих пор держу туфли в руках, извинилась и запихала их в заплечную сумку.

– Я виноват, а не Ребров, – повторил Сеня.

В доказательство он протянул своих рыбок. То есть, моё блюдо с рыбками.

– Это правда, – подтвердила я. – Панфёров сказал мне об этом чуть раньше. Ты молодец, Сеня, – ободрила я его.

Тот несмело улыбнулся, по-прежнему держа в руках вещественное доказательство. Не знал, куда его девать.

Выручила Инна. Подошла, взяла из рук, положила на стол.

– Можешь идти, Арсений, – сказал Вера Васильевна. – И ты, Сланцева, тоже иди.

Леся исподлобья посмотрела на завуча.

Потом ребята ушли.

– Как вам это нравится? – всплеснула руками завуч.

– Мне очень, – сказала я. – Признание Арсения – это поступок.

– А я лично ему не верю! Мне кажется, его убедила Сланцева. Она явно выгораживает своего дружка! А вот вашу позицию, Полина Наильевна, я не совсем понимаю.

– А что непонятного в моей позиции?

– По какой причине вы покрываете Реброва?

Я почувствовала, что прежняя холодная ярость, которая охватила меня после беседы с Фёдором, возвращается снова.

– Я никого не покрываю, – ледяным тоном произнесла я. – То, что вы услышали от Панфёрова – правда.

– Почему же вы молчали до сих пор?

– Есть вещи, до которых человек должен созреть. Арсений вот созрел. Признался. Сам. И я этому рада.

– И чему же вы так радуетесь? – бесцеремонно вмешался Упругий. – Тому, что следствие ушло по ложному следу? А мы, между прочим, кое-что выяснили о тёмном прошлом Реброва-старшего. Есть повод думать, что сын ушёл недалеко от отца.

Даже Инна, по-моему, посмотрела на жениха с неодобрением. Однако Упругий зарвался. Таких надо ставить на место!

– Следствие?! – я постаралась вложить в реплику как можно больше сарказма. – Вот когда будет СЛЕДСТВИЕ, тогда и выясним, какое отношение моральный облик отца имеет к данной ситуации. А пока это всего лишь отвлечённые и, простите, непрофессиональные разговоры о тёмном прошлом и светлом будущем. Лично меня судьба и психическое здоровье детей волнуют больше, чем игра в детективов!

Упругий насупился. Инна покраснела.

Вера Васильевна смотрела в сторону.

Я забрала с собой своих золотых рыбок.

Тимофей

За окном расшумелись сосны. Наша улица крайняя, и за огородом начинается сосновый лес.

Я люблю сосновый лес. Там всегда спокойно. Даже если ветреный день, и сосны шумят, как сейчас, это совсем особенный шум. Размеренный, умиротворённый. Как морской прибой.

Хотя что я могу знать о прибое? Я никогда не видел моря.

Потихоньку рассветало.

Овсянку и плов я сварил в три часа ночи. Рюкзак собрал в четыре. У меня есть настоящий парашютный рюкзак. Парашютный ранец, точнее. Отец подарил, очень давно, теперь уже и сам не помнит. А я всегда хотел прыгнуть с парашютом, но что-то робел. Откладывал на будущее.

В общем, в пять у меня всё было готово. Ждать дольше я не хотел. В шесть все начинают просыпаться. Ну их!

Я тихонько разбудил малышей. Стёпка с Пашкой встали безропотно.

– Тима! Ты куда?

– Тс-с! Далеко. Вернусь не скоро. Вот вам, чтоб не скучали без меня.

Я протянул им четыре пухлых тетради с комиксами про светлячка Самсона. Всё, что успел нарисовать за долгое-долгое время.

Последние дни я только и делал, что рисовал. Ничего другого не оставалось.

Эти дни были страшными и беззвучными. Даже мой внутренний Моцарт замолчал. То ли потерял голос, то ли покинул меня, то ли вообще умер.

Поэтому когда вчера поднялся ветер и сосны загудели, я счёл это хорошим знаком.

– Ух ты! – восхитился Стёпка. – А срисовывать можно?

– Конечно, можно!

– У тебя не получится, как у Тимы! – ревниво воскликнул Пашка.

– А вот и получится! Тима, скажи!

– Тихо вы, оба! – шёпотом прикрикнул я. – Подеритесь мне ещё! Всё у вас получится, если будете стараться.

Я привлёк их обоих к себе. Они были тёплыми и пахли одинаково.

– Я пошёл. На плите овсянка, позавтракаете. Плов не ешьте, и Нютке скажите, чтоб не ела. Плов только для взрослых. Там яд.

– Настоящий?

– Самый настоящий. Они его съедят и сдохнут. Ну всё, мне пора.

Я по очереди стиснул их ладошки, надел ранец, тихонько обулся и вышел на улицу.

Через несколько минут я пожалел, что не надел шапку. Но это же не повод, чтобы возвращаться. Я накинул капюшон толстовки – сойдёт!

Мама рассказывала, что в детстве я ненавидел капюшоны. Примечательно, что я ничего не помню из своего раннего детства. Люди помнят себя, допустим, лет с трёх-четырёх. А у меня всё, что до восьми лет, – сплошная чёрная дыра.

Если кто-то верит в то, что детей находят в капусте, то меня, определённо, обнаружили в зарослях тыквы, причём в сознательном возрасте.

Я шагал и шагал, и сосны уже остались далеко позади. До центра города было ещё далеко. Прошуршал по дороге первый автобус, слегка притормозил. Но я махнул рукой. Не хотелось мне туда, где люди.

И всё было бы идеально, если бы рядом со мной не затормозила машина. Я обернулся и узнал хищную, похожую на чёрную акулу, тачку дяди Гены.

– А ну, стой! – окликнул он, опуская стекло.

Я покачал головой, не сбавляя шага.

– Стоять, кому говорю!

– Я спешу.

– Кончай дурить, ковбой! Хуже будет!

– Хуже уже некуда.

– Ребята сказали про твой яд в плове. Это же обыкновенное слабительное.

– Какая жалость! В следующий раз подготовлюсь получше.

– Тим, хватит! Садись в машину.

Я молчал и продолжал идти по обочине.

– Ну, хорошо. Признаю, я перегнул палку, обошёлся с тобой слишком сурово. Но ты должен понимать, что это для твоего же блага.

Я фыркнул.

Дядя Гена вынужден был ехать медленно, сопровождая меня. Пустыри нашей окраины сменились населёнными улочками. Правда, в такую рань народ встречался редко. Но встречался-таки. Дядя Гена не любил публичных выступлений, поэтому начинал злиться. Но пока ещё пытался убеждать.

– Да не трону я тебя!

– Ага!

– Ну, давай я тебя хоть до школы довезу!

– Я не в школу.

– А куда?

– С парашютом прыгать, – я указал за спину, где висел массивный ранец.

– Бросай в машину свой рюкзак. Тяжело ведь.

– Нельзя. Ранец упакован. Инструктор сказал, чтоб чужие руки его не касались.

– Садись в машину, щенок! – не выдержал дядька.

Я остановился. Подумал секунду и сел. Не потому что испугался его окрика, нет! Я его больше не боялся. Лимит страха тоже когда-нибудь оказывается исчерпанным.