Николай Григорьев - Невская равнина

— Что деньги, — сказал Осипов задумчиво. — Весь строй был бесчеловечный… — И он переменил разговор: — Значит, завтра приступаем к занятиям с ополченцами… Доброе дело — почин! Что и как — запланировано у тебя, капитан?

И тут я, набравшись духу, предъявил свой листок. На нем то, что я вновь наметил, во что уверовал.

Готовились спать — а тут Осипов и раздеваться перестал. Окинул меня мало сказать холодным — замораживающим взглядом:

— Муштровка?.. Э, нет… Перегибаешь, комбат, потянуло тебя, бывшего офицера, на старорежимное… Муштровка не подойдет. Исправляй свою программу, исправляй, исправляй.

Будто ударил меня комиссар, попрекнув бывшим офицерством.

Не сразу я нашел в себе силы, чтобы защищать программу. А когда заговорил, Осипов, сморенный усталостью, перестал меня понимать. Улегся — и, уже засыпая, только и пробормотал:

— А песня за тобой, писатель… Для батальона…

Едва мы проснулись, я, придумав новый ход, возобновил разговор.

— Послушай, комиссар, — сказал я как бы между прочим, застилая постель, — счетчики в «Экспедиции» этой самой считались служащими или рабочими?

Осипов взбивал свой матрас-сенник.

— По мундиру — служащий, — ответил он, приостанавливаясь, — а по существу и те и другие были под ярмом эксплуатации.

— Так я и подумал, Владимир Васильевич. Счетчик скорее рабочий, чем служащий. Грамотный рабочий. Ну, а в Октябрьские дни ты, наверное, и в красногвардейцах побывал?

На лице Осипова появилась улыбка.

— Ясное дело! Помню: так хотелось поскорее винтовку заиметь.

— Ну и как?.. — заговорил я уже осторожнее. — Получил винтовку?

— Да ты что? — И Осипов воззрился на меня с недоумением. — А еще военный… Так сразу — и винтовку в руки. А если стрельнет ненароком?.. Этак и до беды недалеко.

— Да, да, — поспешил я согласиться, — ты же еще гимназическую шинель донашивал… Винтовки в красногвардейских отрядах раздавали взрослым рабочим.

Осипов возразил:

— И опять же не так просто было дело. Выдать винтовку — выдавали. Да тут же велели в козлы ставить: не трогай, мол, скажут, когда взять.

Я притворно удивился:

— Ишь ты — «не трогай, не смей». И это вам, революционным рабочим?

— А солдат нами командовал.

— Солдат? Выходит, рабочие сами себя подчинили солдату?

Осипов пожал плечами:

— Странный ты, ей-богу, капитан. Все делалось согласно указанию партии большевиков… Прикидываешься, что ли, простачком. С винтовкой обращаться уметь надо! Следовательно…

— Обожди, комиссар, обожди… — Я едва сдерживал ликование. — Но ведь винтовки в козлах. Чем же солдат с вами занимался?..

— Чем?.. — В голосе Осипова озадаченность. Но через мгновение он уже хохотал. Отступил от еще не заправленной постели и продолжал хохотать. — В западню заманил… Караул, я в западне!.. Ну и ловок же ты, капитан! Это как же называется у вас, саперов, такой коварный маневр?

Отдышавшись, продолжал:

— Была строевая подготовка в красногвардейском отряде, была! Ясно теперь вижу, как топал, до одурения топал, грязь разбрызгивая. Косишь глазом — в двух каких-нибудь шагах место обсохшее, но свернуть туда не смеешь, сразу окрик солдата, то бишь унтер-офицера. Тайком от офицеров приходил он по назначению большевиков из своего полка. Ведь во всех еще правах было Временное правительство, головой человек рисковал. Помнится, знающий дело служивый был, сперва стеснялся голос на рабочих возвышать, но сами рабочие потребовали строгостей военных: понимали, что дело подошло к тому, когда даже при пролетарской сознательности потребовалась суровая воинская дисциплина. Топали по большей части на пустырях, а то и у зловонных свалок — лишь бы подальше от глаз насторожившегося начальства да соглядатаев из Зимнего дворца…

Вспоминая былое, Осипов ласково поглядывал на меня. Так пришли мы к согласию в понимании главного в краткой программе подготовки ополченца.

Спозаранку мы с комиссаром на ногах. Тридцать дней у нас, а точнее — уже двадцать девять. Да еще полдня уйдет на баню и на обмундировку ополченцев.

С батальоном отправился в баню комиссар. Возвратился приятно разморенный.

— Ах, что за народ, что за люди! — заговорил он восторженно еще с порога комнаты. — Ты многое потерял, капитан, что не пошел с нами. Подумаешь, дома принял ванну, а веничком попариться? Это же не только для телес — для души целительно…

Он сел, вытер шею и лицо полотенцем, отдышался.

— Преклоняться надо перед нашими ленинградцами, капитан! Что ни ополченец, то рвется в бой… Ты затревожился, что отпущено нам всего тридцать дней для работы. Но брось бухгалтерскую сторону дела, подними голову от своих расчетных листков, услышь голос патриота: «Даешь оружие — и в бой!» Да на этаком всенародном подъеме наши люди в гражданскую, вспомни-ка, чудеса творили!

Восторги эти меня встревожили. Уж не засомневался ли комиссар в правильности программы, которую сам перед баней подписал?

— Помню гражданскую, — сказал я, — как не помнить, да только у нас с тобой, комиссар, обстановочка сейчас другая. Сейчас в батальоне, с военной точки зрения, новобранцы. А тогда? За три с лишним года империалистической почти весь народ побывал в окопах. Когда вспыхнула гражданская, люди в военном деле уже поднаторели, в особенности унтер-офицеры. Из их среды, сам знаешь, вышли и некоторые замечательные полководцы того времени. Революционный подъем в народе — это само собой. Но без военных знаний это — стихия, беспомощная перед регулярной армией врага. Надеюсь, согласишься со мной.

Комиссар задумался.

— Да, — медленно выговорил он, — война сейчас на истребление…

— А мы не желаем быть истребленными.

— Не желаем, капитан. Ни в коем разе.

Я продолжал:

— Поверь, я разделяю твое восхищение ополченцами. Порыв людей прекрасен. «Ура-а!» — винтовку навскидку и вперед. Безумству храбрых поем мы славу! А чем это кончилось бы?.. Нет, комиссар, не тысяча красивых смертей способна украсить знамя батальона, а умение, не дрогнув под огнем, развернуть наши саперные средства. Первый шаг сапера в бою — преградить путь фашистской гадине. Второй шаг — содействовать пехоте, танкам, артиллерии в разгроме врага. А это по плечу только саперу, по-солдатски вышколенному…

Осипов усмехнулся.

— Ты, кажется, меня агитируешь, капитан? Но восхищение мое ополченцами отнюдь не исключает программы, которую мы с тобой подписали. Кстати, хочешь, я сам Снесу ее на утверждение? Заручусь поддержкой в политотделе — и к генералу.