Кнут Гамсун - Плоды земли

Сорвалось, Ингер уехала на восемь лет. На душе у Исаака стало пусто и мрачно, он едва слышал, что говорил ленсман: печально, что случаются такие вещи. Он надеется, что Ингер это послужит хорошим уроком, она изменится, исправится и не будет больше убивать своих детей!

Ленсман Хейердал в прошлом году женился. Жена его не хотела быть матерью, решив не иметь детей, благодарю покорно! У нее их и не было.

– Наконец-то мы можем покончить с делом Селланро, – сказал ленсман. – Королевское министерство согласилось на продажу приблизительно на тех условиях, что я предложил.

– Так, – сказал Исаак.

– Тянулось оно долго, но меня утешает, что мои труды не пропали даром. Все, что я изложил, прошло почти точка в точку.

– Точка в точку, – повторил Исаак и кивнул головой.

– Вот купчая, тебе остается затвердить ее на первом же заседании суда.

– Ладно, – сказал Исаак. – А сколько мне придется платить?

– Десять далеров в год. В этот пункт министерство внесло маленькое изменение – десять далеров в год вместо пяти. Не знаю, как ты к этому отнесешься.

– Только бы мне справиться, – сказал Исаак.

– Срок – десять лет.

Исаак испуганно поглядел на него.

– Иначе министерство не соглашается, – сказал ленсман. – Да это, в сущности, вовсе и не цена за такой большой участок, обработанный и обустроенный, как у тебя.

Десять далеров на этот год у Исаака имелись, он выручил их за дрова и за козий сыр, который сделала Ингер. Он уплатил деньги, и еще немножко осталось.

– Прямо счастье для тебя, что министерство не проведало о преступлении твоей жены, – сказал ленсман, – а не то, может статься, передало бы участок кому-нибудь другому.

– Так, – сказал Исаак и спросил: – Стало быть, она и впрямь на восемь лет уехала?

– Да, тут уж ничего не поделаешь, правосудие должно совершиться. Впрочем, приговор ей вынесли мягче мягкого. Теперь тебе остается одно: проведи четкие границы между своим участком и казной. Выруби лес и кустарник по прямой линии по тем вехам, что я расставил и отметил в протоколе. Дрова пойдут в твою пользу. Я приеду немного погодя посмотреть.

Исаак отправился домой.

Быстро ли идут годы? Да, для того, кто состарился.

Исаак не был стар и немощен, для него годы тянулись долго. Он работал на своей усадьбе, предоставив железной своей бороде расти, как ей заблагорассудится.

Временами череду однообразных дней в этом пустынном уголке нарушал мимохожий лопарь или какое-нибудь происшествие с одним из домашних животных, потом все снова шло по-старому. Однажды к ним пожаловала целая толпа мужчин, они сделали привал в Селланро, поели, попили молока, расспросили Исаака и Олину о тропинке через горы, сказав, что идут проводить телеграфную линию, а в другой раз приехал Гейслер – сам Гейслер. Он беспрепятственно пришел из села в сопровождении двух людей, нагруженных горным инструментом, заступами и мотыгами.

Ох уж этот Гейслер! Он был все такой же, как раньше, нисколько не изменился, поздоровался, поговорил с детьми, вошел в избу, опять вышел, оглядел землю, заглянул на скотный двор, на сеновал.

– Превосходно! – сказал он. – У тебя еще сохранились те камешки, Исаак?

– Какие камешки? – переспросил Исаак.

– Те мелкие тяжелые камни, с которыми твой мальчуган играл в тот раз, когда я был здесь?

Камни оказались в кладовке, они лежали вместо гирек на мышеловках, их тотчас принесли. Ленсман и двое чужаков стали их рассматривать и обсуждать, постукивали по ним, взвешивали на руке.

– Медная лазурь! – сказали они.

– Можешь пойти с нами в горы и показать, где ты нашел эти камни? – спросил ленсман.

Все вместе отправились в горы, и хоть идти было недалеко, они все-таки проходили там несколько дней, взрывая в поисках металлоносных жил скалы. Домой вернулись с двумя торбами, битком набитыми каменной мелочью.

Исааку удалось заодно поговорить с Гейслером обо всех своих обстоятельствах, о покупке участка, который обошелся в сто далеров вместо пятидесяти.

– Ну, это не играет никакой роли, – легкомысленно бросил Гейслер. – У тебя в горах ценностей, может быть, на тысячи.

– Ну! – сказал Исаак.

– Только ты как можно скорее затверди купчую.

– Ладно.

– А не то, понимаешь, казна начнет с тобой тяжбу.

Исаак понял.

– Но самая большая беда у меня с Ингер, – сказал он.

– Да, – отозвался Гейслер и непривычно для себя надолго задумался. – Пожалуй, можно бы добиться пересмотра дела. Если все как следует прояснить, ей, глядишь, немножко сбавят наказание. А то можно подать прошение о помиловании, и тогда мы добьемся того же, но только скорее.

– Вы так считаете?

– Но просить о помиловании еще рано. Надо, чтоб прошло некоторое время. Что это я хотел сказать? Ах да, ты ведь отвез моей семье мяса и козьего сыра – сколько я тебе должен?

– Нисколько, вы и так уже мне много заплатили.

– Я?

– Вы ведь так помогли нам.

– Ну нет, – отрезал Гейслер и выложил на стол несколько далеров. – Возьми! – сказал он.

Этот человек ничего не хотел брать задаром, и денег у него опять было как будто вдоволь, бумажник был набит бумажками. Бог весть, так ли уж у него все замечательно.

– Она пишет, что живется ей хорошо, – продолжал Исаак, весь в мыслях о своем.

– А-а, твоя жена-то?

– Да. А с тех пор, как у нее родилась девочка… у нее ведь родилась большая и здоровенькая девочка…

– Превосходно!

– Да, с тех пор все помогают ей и, говорит, относятся к ней хорошо.

Гейслер сказал:

– Я пошлю эти камешки специалистам и узнаю, что в них есть. Если в них окажется много меди, ты получишь много денег.

– Так, – кивнул Исаак. – А через сколько времени, по-вашему, можно подать прошение о помиловании?

– Немного погодя. Я напишу за тебя. Скоро опять приеду. Ты сказал, твоя жена родила уже после того, как уехала отсюда?

– Да.

– Значит, ее увезли беременной. А этого делать они не имели права.

– Так.

– Это лишний повод, чтоб выпустить ее через некоторое время.

– Вот хорошо-то было бы! – с благодарностью проговорил Исаак.

Исаак не знал, что властям уже пришлось сочинить много длинных бумаг по поводу беременности его жены. В положенное время ее не арестовали по месту жительства по двум причинам: за неимением в селе арестного дома и из мягкосердия. Последствия оказались неожиданными. Когда за Ингер все же приехали, никто не осведомился о ее состоянии, и сама она тоже ничего не сказала. Может, она промолчала умышленно, чтоб иметь при себе ребенка в предстоящие тяжелые годы: если она будет хорошо вести себя, наверно, ей позволят когда-никогда с ним повидаться. А может, она просто отупела и равнодушно примирилась с тем, чтобы ее увезли, несмотря на ее положение…