Кнут Гамсун - Плоды земли

– Канатная дорога! – сказали они. – Подвесная дорога от вершины скалы к морю!

– Через эти болота? – спросил Исаак, соображавший туговато.

Тут они невольно рассмеялись.

– Нет, на той стороне, – сказали они, – не с этой стороны, отсюда ведь до моря несколько миль, нет, с той стороны горного участка и прямо к морю, там крутой уклон, и совсем недалеко. Мы будем спускать руду по воздуху в железных бадьях, увидишь, как это замечательно; но для начала мы свезем руду вниз, проложим дорогу и свезем на лошадях – на пятидесяти подводах, тоже неплохо. Нас ведь будет не столько, сколько ты сейчас видишь, мы что? Ничего! С той стороны идет много людей, целый транспорт рабочих, готовые бараки и провиант, материалы, всяческие инструменты и машины, – сказали они, – мы встретимся на вершине горы. Увидишь, как мы тут размахнемся, на миллионы, а руда пойдет в Южную Америку.

– А губернатор в этом разве не участвует? – спросил Исаак.

– Какой губернатор? Ах, тот! Нет, он все продал.

– А фабрикант?

– Тоже продал. Так ты их помнишь? Нет, они оба все продали. И те, что купили у них, тоже все продали.

Теперь медной горой владеет большая компания, богачи каких мало.

– А где сейчас Гейслер? – спросил Исаак.

– Гейслер? Не знаю такого.

– Ленсман Гейслер, который тогда продал вам гору?

– А-а, этот! Так его зовут Гейслер? Бог его знает, где он! Ты и его тоже помнишь?

И вот все лето вместе с большой партией рабочих они вели работы на горе, устраивая взрыв за взрывом; округа очень оживилась. Ингер вела большую торговлю молоком и молочными продуктами, и было весело и приятно торговать, суетиться и видеть много народу; Исаак по-прежнему вышагивал своей тяжелой поступью и обрабатывал землю, ему ничто не могло помешать; двое каменщиков строили с Сивертом скотный двор. Он выходил очень большой, но подвигался медленно, троих на такую работу было слишком мало, вдобавок Сиверт часто отрывался помогать отцу на земле. Тут как нельзя более кстати были сенокосилка и трое проворных женщин на покосном лугу.

Все шло хорошо, глухой край ожил, зацвел деньгами.

А как же торговое местечко Великое, разве там не пошли крупные дела? Этот Арон, похоже, большой пройдоха, проведал о предстоящих работах на руднике и мигом открыл свою мелочную лавочку, он торговал, торговал, как одержимый, ну прямо как само правительство, прямо как король. Первым делом он продавал всякого рода хозяйственные предметы и рабочее платье; но рудокопы, когда при деньгах, не очень-то считают гроши и покупают не только самое необходимое, а все подряд. А уж субботними вечерами лавочка в Великом кишела народом, и Арон знай себе загребал деньги; за прилавком ему помогали помощник и жена, да и сам он отпускал товары, только успевал, и лавочка не пустела до поздней ночи. Те сельчане, у кого были лошади, оказались правы, подвоз товаров в Великое был огромный, во многих местах дорогу пришлось перемостить и привести в надлежащий вид – где уж до нее той первой узенькой тропе через безлюдье, что проложил когда-то Исаак. Со своей торговлей и дорогой Арон стал поистине благодетелем здешних мест. Фамилия его, между прочим, вовсе не Арон, это только его имя, фамилия же у него Аронсен, так называл себя он сам и так звала его жена; все семейство очень важничало и держало двух работниц и конюха.

Земля в Великом оставалась пока нетронутой, пахать да сеять было недосуг, кому охота копаться в болоте! Но Аронсен развел сад с красной смородиной, с астрами, с рябиной и разными другими деревьями, красивый сад, окруженный штакетником. Посреди сада шла широкая дорожка, по которой Аронсен разгуливал воскресными днями, покуривая длинную трубку; в глубине сада виднелась веранда с красными, желтыми и синими стеклами. Усадьба Великое. Трое хорошеньких ребятишек бегали по саду: девочку предполагалось воспитать настоящей купеческой дочкой, мальчики пойдут по торговой части, да, этих детей ждало большое будущее!

Если бы Аронсен не заботился о будущем, он бы сюда не переехал. Продолжал бы рыбачить, и, может быть, удачно, и порядочно зарабатывал бы, но это не сравнить с торговлей, совсем не такое это благородное занятие, она не дает уважения, перед ним не снимают шапок. До сих пор Аронсен плавал на веслах, в будущем он хотел плавать под парусами. У него были в ходу словечки «полный порядок». У его детей, говорил он, будет совсем «полный порядок», подразумевая, что хочет обеспечить им жизнь, свободную от тяжелого труда.

И все складывалось куда как хорошо, люди кланялись ему, его жене, даже детям. А разве это мало, что люди кланяются детям? Спустились как-то с горы рудокопы, ребятишек им давно не приходилось видеть, а тут им во дворе встретились дети Аронсена; рудокопы ласково заговорили с ними, словно трех пуделей увидели. Они хотели было дать детям денег, но, узнав, что это дети самого торговца, поиграли им вместо этого на губной гармонике. Приходил Густав, молодой повеса в шляпе набекрень и с веселыми словами на устах, и подолгу потешал их. Дети каждый раз узнавали его и выбегали к нему навстречу, в этот раз он посадил всех троих себе на спину и стал плясать с ними. «Хо-хо!» – кричал Густав и плясал. Потом достал губную гармонику и играл танцы и песенки, обе работницы вышли из дома, смотрели на Густава и со слезами на глазах слушали его игру. А повеса Густав отлично знал, что делал!

Немного погодя он зашел в лавочку и стал швырять деньгами: накупил полный мешок всякой всячины, так что, уходя домой в горы, потащил целую мелочную лавку; в Селланро он раскрыл мешок и всем показал его содержимое. Чего только там не было: и почтовая бумага с цветочками, и новая трубка-носогрейка, и новая рубашка, и шарф с бахромой, и леденцы, которые он тут же роздал женщинам, и блестящие вещицы, и часовая цепочка с компасом, и перочинный ножик; да пропасть всего, даже ракеты – он купил их на воскресенье, чтоб повеселить себя и других. Ингер угостила его молоком, он шутил с Леопольдиной и подбрасывал высоко к потолку маленькую Ребекку.

– Ну, скоро вы закончите скотный двор? – спросил он своих земляков-каменщиков, по-приятельски болтая с ними.

– Народу маловато, – отвечали каменщики.

– Так возьмите меня, – пошутил Густав.

– Вот бы хорошо-то, – сказала Ингер, ведь двор должен быть готов к осени, когда скотину загоняют на зиму.

А потом Густав пустил одну ракету, а после второй решил поджечь и все остальные шесть, женщины и дети глядели на колдовство и на колдуна, затаив дыханье. Ингер никогда раньше не видала ракет, но почему-то эти сумасшедшие вспышки напомнили ей о далеком большом мире. Что значит нынче швейная машинка! Когда же Густав заиграл напоследок на губной гармонике, ей показалось, она с радостью пошла бы за ним от одного только сильного смятения…