Борис Никольский - Непобедимая

— А вон и «наши»! — мрачно пошутил ефрейтор Чечин, с побуревшим бинтом на голове и с чуть пробивающимися усами на верхней губе. — Накаркал… Врассыпную, пехота, да покрепче грызи мать сыру землю! Спектакль начинается…

Из-за леса взмыли четыре «юнкерса» и, хищно клюнув носами, рванулись к станции.

И вдруг где-то за пакгаузами гулко бухнула пушка. Еще несколько секунд — снова ухнуло. Солдаты начали озираться туда-сюда, задрали головы вверх.

«Юнкерсы» шарахнулись кто куда, а между ними быстро вспухли два белых облачка, похожие на клочки ваты.

Солдаты недоуменно пожимали плечами: неужели немцы с переполоху в своих садят?

Мухин приказал:

— Окружить место, откуда стреляла пушка. Может, свои. А может, и верно, немцы со страху пальнули…

Сразу же за пакгаузами оказалась зенитная батарея. Кругом — взрытая земля, воронки, обожженная трава…

— Гляди, братцы, там кто-то есть! — просипел дошлый Веткин. — Вроде прячется кто. Никак — фриц?

Под припорошенным землей орудием действительно кто-то копошился.

— Эй, кто там? — крикнул Мухин. — Выходи! — И даже попытался растолковать по-немецки: — Капут! Ферштеен? Голова еловая…

В ответ полоснула автоматная очередь.

А потом на чисто русском языке:

— А ну, подходи по одному! Живодеры, фашисты проклятые!

— Свои мы! — обрадованно завопили в несколько глоток. — Русские. Из окружения пробиваемся…

Наступила пауза.

Затем ствол орудия, который казался тоже поврежденным, начал медленно клониться в сторону притаившихся солдат.

— А ну, покажись, какие вы есть свои! — раздалось со стороны батареи. — Много вас таких… своих…

Мухин вышел из-за укрытия. За ним последовали несколько бойцов.

— Один подходи! — последовал повелительный окрик. — Не то часану прямой наводкой…

— Ополоумел, что ли? — загалдели солдаты. — Да свои мы! Из окружения… Пробиваемся…

— Пробиваемся… Из окружения… — передразнил тот же голос. — Столько вас тут драпануло — всех фашистов окружили бы… Так нет — всё их окружают! Вояки…

Когда Мухину наконец позволили подойти к батарее, из-под орудийного лафета вылезло какое-то странное низкорослое существо: наизготовку немецкий автомат, на голове стальной шлем, густо заляпанный грязью, гимнастерка без ремня висела клочьями, а из левой разодранной штанины торчала почернелая коленка.

Мухин начал переговариваться со странным зенитчиком и, немного погодя, крикнул:

— Подходи!

Ефрейтор Чечин чертыхнулся:

— Никак пацан?!

Чечин оказался прав: это был тощий хромоногий парнишка лет пятнадцати-шестнадцати. Из-под чуть приметного козырька стального шлема хмуро смотрели коричневые с желтыми искорками глаза, запавшие щеки испачканы глиной, копотью, а под правым ухом засохла струйка крови.

— Познакомились, — не то шутя, не то серьезно сказал Мухин. — Этого солдатика звать Женька… Евгений. Воспитанник зенитного полка. Следовательно, артиллерист кадровый! А теперь — фактически командир батареи, как, к примеру, я командир полка…

Мухин посмотрел на полузасыпанные тела погибших зенитчиков и медленно стащил с головы пилотку.

— Ну что делать будем, комбат? — глухо произнес он.

— А? — переспросил Женька и странно покривил ртом.

— Да оглох он, — подсказал Веткин, внимательно разглядывая Женьку. — Видать, контужен.

— Наши где-то недалеко, — погромче повторил Мухин. — А немцы вот-вот очухаются и ровное место здесь оставят. Вот и спрашиваю: что делать будем, комбат?

По всему видно было — Мухин спрашивал просто так… А думал о своем. «Ведь ясно — из городских… хлипкий… А поди-ка подступись. И наплевать этому Женьке, что фронт прорван, что немцы кругом и что винтовки у нас — бывшие осоавиахимовские… Такому все нипочем! Знай долбит из своей пушчонки!.. А может, так и надо? Может, этой-то отчаянности и недостает нам? Ведь правду шкет говорит: не фашисты нас окружают, а мы их. Земля-то наша, русская, советская!»

— Так что же делать будем, комбат? — машинально повторил Мухин, поскребывая ржавую щетину на крутых скулах.

— Бить фашистов будем! — решительно заявил Женька. — Фрицы думали: все, крышка нам… А одно орудие осталось целое…

Веткин в сердцах даже сплюнул.

— Одной пукалкой немцев застращать… Поди-ка!

Женька сдвинул шлем на затылок и с каким-то странным прищуром посмотрел на Веткина, на угрюмо молчавших солдат.

— Мне приказа нет отступать, — тихо, но твердо сказал он. — Орудие бросать не имею права. А вы… вы как хотите. Вам, пехоте, виднее… Царица полей…

В словах Женьки было обидное, колючее. Солдаты старались не глядеть друг на друга.

Мухин о чем-то тихо говорил с Сажаевым, широкоплечим, кряжистым солдатом, который остался за комиссара полка.

Наконец, посовещавшись, Мухин и Сажаев подошли к бойцам.

— Ну так как, братья-славяне! — сказал Мухин. — Дадим бой немцам? Сами понимаете… Дело труба. В живых вряд ли кто останется. А так… так можно и пробиться. Наши недалеко.

Солдаты переминались с ноги на ногу, молчали.

— Если можно, — вдруг мягко попросил Женька, — оставьте хоть одного бойца. Мне одному тяжело с орудием… Да тут еще нога… Ушиб здорово.

— Я останусь! — сбычась, сказал Чечин.

— И я, — почти одновременно повторил Веткин и пристально посмотрел на Женьку. — Может, сынок меня, старика, воевать поучит. По всему видно — артиллерист знатный… А то — всё бегом, вроде зайца…

Со стороны шоссе нарастал гул. Иногда слышался лязг железа.

— Танки! — сказал Мухин. — Подтягиваются. Скоро дадут прикурить.

Солдаты, как один, повернулись в сторону шоссе.

— Ну! — с плохо скрытой издевкой сказал Женька. — Валяйте. Таких, как вы, много уже махнуло мимо батареи. И у вас, видать, опыт есть… Вон прямо через противотанковый, за кустики… и в лесочек… Там и отдышитесь…

— Ты это брось! — резко оборвал его востроносый связист Ворожейкин. — Штыком против танка, что ли? Ерой…

Но кто-то другой возразил:

— Надо — так надо. На то и война…

— Сколько снарядов у тебя? — деловито спросил Мухин.

— Целый ящик!.. — ответил Женька.

— Моща! А патронов сколько?

— Наскреб… И немецких автоматов-шмайсеров приволок четыре. Еще шесть карабинов… гранат РГД… — Женька растопырил пять пальцев.

— Техника! — съязвил Веткин и, наклонившись к Женьке, по-заговорщицки зашептал: — Врешь, брат! Не артиллерист ты. Из музыкантов… Из капельдудкиных, значит. Вон на петлице линялый след этой… заковыки, лиры, что ли? И пальцы длинные… Не мужицкие. И говорок питерский… Веткина шиш кто обманет! Насквозь вижу…

От смущения глаза у Женьки порыжели, сделались большими.

Веткин как в воду глядел.

Женька скрыл от Мухина, от солдат, что был он воспитанником музвзвода. И зачем всем знать, что музвзвода этого давно нет и что он так же затерялся на лесных дорогах, как и этот «полк», и что он, Женька, с первых дней войны пристал к зенитчикам? «Ну и что тут зазорного — музыкант, — успокаивал он себя. — Был музыкантом — стал артиллеристом! Теперь другая музыка нужна».