Борис Никольский - Непобедимая

Возле крыльца стоял часовой с коротким кавалерийским карабином за плечами. Две гранаты-лимонки висели у пояса и, когда часовой прохаживался у крыльца, лимонки звонко чокались друг с другом. Опасливо косясь на раскрытые окна, часовой грыз каленые семечки, лихо, сплевывая шелуху за плетень.

— Часовой-то! — протянул Петька. — Семечки лузгает, как на вечорке!

— Ему разговаривать нельзя, а семечки грызть не воспрещается… — отозвался Санька. — Видал гранаты? Он, может, подсолнухи для вида щелкает. Мол, ничего не вижу и видеть не желаю. А беляки подкрадутся — он раз! Гранату им под ноги — и амба!

Ребята с уважением покивали Саньке, разгадавшему военную хитрость часового, и опять принялись следить за штабным домом.

В окне показался бородач в кубанке и что-то коротко приказал часовому. Часовой аккуратно ссыпал с ладони остатки семечек в карман и, отвязав высокого вороного жеребца под новеньким, желтой кожи седлом, подвел его к крыльцу. Жеребец нетерпеливо перебирал точеными сухими ногами и высоко вскидывал голову.

— Это их главного лошадь! — уверенно заявил Санька. — Сейчас сам выйдет!

В сенцах хлопнула дверь, и на крыльцо вышел бородатый. На нем была кожаная куртка и подшитое кожей синее галифе. Деревянная кобура кольта била по коленям. Шашка в наборных ножнах висела у пояса. Взяв повод из рук часового, человек обернулся к окну, что-то весело крикнул и, легко вскочив в седло, с места послал коня галопом.

— И-и-эх! — восхищенно гикнул Санька. — Вот бы на таком прокатиться!

— Скинет! — отозвался Петька, не отрывая глаз от дороги. — Вон он как пластает! В ниточку!

— Без седла проскачу! — азартно выкрикнул Санька. — Хочешь на спор?

Петька засопел и решительно вывернул карманы штанов. На землю посыпались самодельные рыболовные крючки, моток суровых ниток, гайка и главное богатство — костяные бабки.

— Вот! — выдохнул Петька. — На все! У меня еще бита есть свинцовая!

Санька чуть заметно побледнел. Глаза его сузились и забегали по выжидающим лицам ребят. Потом он швырнул на землю отцовскую казачью фуражку и с силой хлопнул ладонью по вытянутой руке Петьки:

— Разнимай кто-нибудь!

Низенький крепыш Сергунька ударил ребром ладони по рукам Саньки и Петьки, буркнул: «С разъемщика не брать!» — и отошел.

Санька поднял с земли фуражку, выбил ее об колено.

— К штабу приходите! — приказал он ребятам и через плечо кинул Петьке: — Прощайся с битой, рыжий!

Когда Петька пришел, ребята были уже в сборе. Они сидели на плетне в ряд, как куры на шестке, и Санька, самый высокий из них, походил на петуха, охраняющего свое птичье хозяйство.

— Как бородатый вернется, я у него попрошу коня, — ни к кому не обращаясь, сказал Санька. — И поскачу…

Петька подсел к сидевшему с краю Сергуньке. Плетень покачнулся, и Санька, взмахнув руками, с трудом сохранил равновесие. От этого он еще больше стал похож на петуха, и Петька, неожиданно для себя, выпалил:

— На плетне усидеть не можешь, а на жеребце берешься!

Никто не рассмеялся. Ребята, притихнув, смотрели на Саньку. Сжав кулаки, подергивая щекой, он медленно шел на Петьку.

— Беги! — не выдержал Сергунька.

Но Петька не двигался с места.

— Ну, рыжий! — выдохнул Санька. — Ну!..

Он размахнулся, далеко отводя руку. Кто-то испуганно охнул. Петька зажмурился. Но удара не последовало… Когда Петька открыл глаза, он увидел перед собой чью-то спину в гимнастерке. Между ним и Санькой стоял парень лет семнадцати. Сергунька потом клятвенно уверял всех, что парень выскочил из окна поповского дома и чертом перемахнул через плетень. Теперь он стоял перед Санькой и улыбался. Гимнастерка его была не подпоясана, ворот расстегнут. Парень был худощав, но широк в плечах. Светлые волосы падали на лоб. На щеках дрожали две ямочки. Одна побольше, другая меньше. Парень крепко держал Саньку за плечи, а Санька вырывался и кричал в лицо парню:

— Пусти! Пусти, говорю! Чего лезешь?..

— А ты зачем на него налетаешь? Выбрал бы кого побольше!

— Могу с тобой! — выворачивался из цепких рук парня Санька. — Становись!

— До первой крови? — деловито спросил парень.

— Хоть до второй! — Санька наконец вырвался и, сжав кулаки, встал против парня в гимнастерке.

— Ну, герой! — расхохотался тот. — В рюхи играешь?

Санька, помедлив, кивнул. Драться с этим парнем, пожалуй, не с руки: больно здоров, а в рюхи Санька его обставит.

— Может, покидаем? — как-то застенчиво спросил парень и оглянулся на окна штабного дома.

«Боится…» — подумал Санька и не без ехидства заметил:

— Чего оглядываешься? Ускакал ваш главный?

— Это ты в самую точку! — улыбнулся парень. — С ним, брат, не шути!

— А почему у него кожа на штанах пришита? — вмешался Сергунька. — Материи не хватило?

Ямочки на щеках парня задрожали. Он прижал к себе Сергуньку и, захлебываясь от смеха, объяснил:

— Он, понимаешь, кожу очень обожает! Чтоб скрипело все на нем! А штанов кожаных найти не может. Во сне они ему снятся! Вот он заплатки и нашил. Леи — у кавалеристов называются.

— Конь у него! — вздохнул Санька и покосился на Петьку.

— Ничего конь… — согласился парень. — Только с норовом. «Зверем» кличут!

Санька опять метнул глазом на Петьку и, помрачнев, сказал:

— Играть будем или разговоры разговаривать? Тащи рюхи кто-нибудь!..

Парень в гимнастерке поначалу мазал. Палки были слишком легки для него и летели поверху, не задевая фигур. Санька молча торжествовал. Но вскоре парень наловчился и принялся вышибать одну фигуру за другой. Петька влюбленными глазами смотрел на него и, устанавливая очередную фигуру, восторженно выкрикивал:

— «Бабушка в окошке»! «Письмо»!..

Раз! Нет ни бабушки, ни окошка! Два… Было письмо — и поминай, как звали!

После четвертой партии потный, насупленный Санька бросил палки на траву и, ни к кому не обращаясь, заявил:

— Надоело!

Ребята деликатно молчали, и Санька, чтобы восстановить престиж, небрежно предложил:

— Бабки побросать не желаешь?

— Не умею… — сокрушенно вздохнул парень, лукаво щурясь на Саньку. — Никогда, понимаешь, в руках не держал!

Санька был обезоружен такой откровенностью и решил, в свою очередь, быть великодушным:

— В рюхи ты играть мастак… Но бабки похитрей — это тебе не палками махать!

Парень подтвердил, что махать палками действительно не велика премудрость, чем окончательно расположил к себе Саньку. Они уселись рядом на плетне и завели неторопливый разговор. Санька заявил, что пушка — это не пулемет, и парень согласился с ним. Затем они слегка поспорили о преимуществе русского штыка перед австрийским, и Санька вынужден был признать, что хотя австрийский тесак незаменим в хозяйстве, но трехгранный русский удобней в бою.