Мор Йокаи - Призрак в Лубло

Разрешение от паши пришло в виде следов кнута на подошвах Путноки. Ясно, что теперь паша уж никогда не потребует выдать ему девушку.

– Ну, дети, теперь вы можете спокойно обвенчаться! –

уговаривал их старик.

– Подождем еще немного, пусть у Цинны волосы отрастут, – отвечал Михай. – На коротких волосах смешно выглядел бы венец.

За один год отросли у нее волосы, да как! Однажды вечером, нежно перешептываясь с возлюбленным, Цинна освободила от шпилек свои косы (ибо теперь она носила их на господский манер – заплетая венком вокруг головы) и двумя тугими жгутами связала руки Михаю, как связывают пленников.

– Плененный бургомистр! – игриво щебетала она. Михай понял намек.

– Конечно, пора бы уже нам и обвенчаться, я и сам жду не дождусь, Цинна. Но прикинь-ка хорошенько: не вредно было бы тебе еще немножко подучиться, чтобы стать настоящей супругой бургомистра. Да и мне нужно бы подкопить немного деньжонок, чтобы содержать жену, как это приличествует бургомистру.

И нанял Лештяк в учителя к Цинне премудрого господина Молиториса. Однако не прошло и полгода, как сей ученый муж доложил:

– Все, что я знал, знает теперь и она.

К тому времени и Михай сколотил кое-какое состояние, но тут как раз пришла грамота, даровавшая ему дворянство. Баловень судьбы зажил на более широкую ногу; окрестные дворяне завели с ним дружбу, стали ездить к нему в гости; и начал он пренебрегать Цинной. Не может же истый дворянин все время ворковать со своей голубкой – над ним начнут смеяться! Проклятая дворянская грамота словно подменила его, будто от нее кровь его и впрямь стала голубее; он стал еще более своенравным и капризным. Повсюду пошли разговоры о том, что за него хотят выдать дочку Беницких, и тогда он станет губернатором – в одном из тех комитатов Имре Тёкёли, что пока еще находятся в руках австрийского императора. Впрочем все это лишь сплетни. Сами кечкеметцы придумывают их с той поры, как их бургомистр стал таким великим, что и Кечкемет теперь уже мал для него.

Ох, а как щемило сердце у Цинны! Теперь Михай редко-редко садился на ту деревянную скамеечку в саду под большим грушевым деревом, где они, бывало, столько раз шептались дивными летними вечерами и где Цинна была так счастлива! Теперь Михай иногда по целым неделям пропадал в дворянских замках, а если и говорил ей несколько теплых слов, то заканчивалось это обычно наставлениями:

– А потом вот что, Цинна! Следи за своими словами, моя милая голубка. Не говори о том дне. . ну, ты ведь знаешь, о каком. . Никогда не проговорись, что ты была там... у Олай-бека, иначе потеряешь ты меня.

В эти минуты бедняжке казалось, что в грудь ей вонзают кинжал. В ней росло подозрение, что Михай только боится ее, но не любит и связывает ее с собою обручальным кольцом лишь затем, чтобы заручиться ее молчанием.

День ото дня становилась она все печальнее, алые розы сошли с ее щек, обворожительный огонь в глазах погас, и на смену ему пришла кроткая тоска. Впрочем красивой

Цинна была по-прежнему.

Старый Лештяк испугался, что она заболела, и отгадал причину ее тайного недуга.

– Не кручинься, не губи себя, резеда ты моя! Любит он тебя, любит, раз я говорю! И он повенчался бы с тобою хоть завтра, будь у него деньги. А ведь он даже те, что имеет, проматывает вместе с Фай да с Беницкими. Я-то уж знаю Мишку; он до кончиков волос полон спесью, но сердце у него – честное. Впрочем, разумеется, вы могли бы жить и здесь, у меня, победному, но ведь ты знаешь, как блажит сумасшедший, страдающий манией величия: даже земляники не станет есть – хоть и будет голоден, – если ее подадут не на серебряном блюде. Вот и мой Мишка сейчас заболел этой болезнью. Дадим ему натешиться лисонькой его дворянского герба. А там, либо лиса слопает его, либо он ее. . Все это зверье на гербах ужасно прожорливо, дорогая Цинна.

Но Цинна только вздыхала: никакое красноречие не могло исцелить ее раны.

– Не вздыхай, улыбнись хоть немножко, как бывало.

Ведь если б можно было, поведал бы я тебе такую вещь, от которой ты сразу пустилась бы в пляс!

Старик таинственно подмаргивал, бормоча себе под нос: «Tс-с, Матяш, замкни рот на замок, Матяш!»

Что это была за таинственная вещь, Цинна не могла даже и предположить. Одно лишь обстоятельство бросилось ей в глаза: последние дни два каких-то неизвестных господина стали захаживать к Лештякам; приходили поздно вечером, чуть ли не крадучись, подолгу шептались о чем-то, уединившись в задней комнате, и старик ни разу словом не обмолвился, что это за люди и чего они хотят; только ходил взад и вперед по комнатам, неразговорчивый, задумчивый.

Наконец, однажды вечером, когда посетители ушли, он повеселел, положил к себе на колени голову Цинны и стал ласково перебирать ее длинные черные волосы. (Это было любимой забавой его милости.)

– Радуйся, Цинна, радуйся! Наступил и твой день. Будет ужо у тебя свадьба! Соберу тебе такое приданое, что барышни Фай от зависти конопатыми станут. Смейся, Цинна, ну, смейся же! Будет у тебя теперь столько денег, что и твои детишки, если они у тебя появятся – и нечего тут краснеть, нечего стыдиться моих внучат! – будут золотые вместо игрушек по полу катать.

Старик вынул из кармана пригоршню золотых, которые так и засверкали перед глазами Цинны.

– Откуда вы взяли такую тьму денег? – похолодев, спросила девушка.

– Это еще ничто по сравнению с остальными! Слушай внимательно, мое дитятко, я все расскажу тебе. То, что я делаю, я делаю отчасти ради тебя, так как знаю, что Михай не может жениться на тебе без денег. Я сказал «отчасти» –

потому что и мое собственное тщеславие тоже играет здесь роль. Хочу я оставить после себя такое творение, чтобы и спустя тысячу лет портные вспоминали: «Жил когда-то человек по имени Михай Лештяк, он сшил это платье».

– Никак в толк не возьму, о чем это вы?..

А старик продолжал шептать:

– Приходили ко мне на днях тут двое чужеземцев. Да ты видела их; один – маленький, коренастый, а другой истинный Голиаф. Пришли они ко мне от имени одного города. От какого города – не сказали. А я и не спрашивал: что мне за дело от какого. Так вот, приходят они, значит, ко мне и такой заводят разговор: «Мастер! Ты портной из всех портных, самый великий среди мастеров. Потому мы явились к тебе, что желаем сделать тебя богатым и бессмертным». – «Что вам от меня угодно?» – «Сшей нам кафтан, такой же, как и у города Кечкемета, чтобы походил он на кечкеметский, как две капли воды, как два яйца или два пшеничных зернышка. Способен ли ты на это?» – «Моя игла все может сшить, отвечаю, что мой глаз увидит».