Чезар Петреску - Патриархальный город

— Это Пестрицойю, полковник! — вылез вдруг с предположением Пантелимон Таку. — Пестрицойю, из финансового управления; бабушка его в прошлом году ста девяти лет от роду умерла… Только Пестрицойю и живут до девяноста или ста лет…

— А ты, Таку, откуда здесь взялся? — обрадовался полковник и протянул ему руку через головы пескарей. — Я-то тебя на кладбище, в склепе искал!.. Видел — там твое имя написано, только без даты… Тебя дожидается… Ну, думаю, значит, ему срок еще не вышел, и порадовался, — раз тебя нет там, значит, здесь встретимся.

Только что появившийся Пантелимон Таку в толстом зеленом шерстяном платке, обмотанном вокруг шеи, распространяя запах нафталина, искал взглядом, где бы сесть.

Но даже пескари не захотели его замечать, а тем более потесниться.

— Эй, там, — пропустите его! — с наигранным радушием потребовал полковник. — Не будьте жестоки к человеку, который одной ногой уже в могиле! А ну как он завтра помрет, вас ведь совесть замучает…

— О нем, господин полковник, не тревожьтесь. Он еще и нас с вами похоронит…

Полковника Цыбикэ Артино такая перспектива пока еще не пугала. И он продолжал ровно с того места, где остановился:

— Их, стало быть, в купе пятеро, я шестой. Что она ответили, вы слышали. Все ехали в одном направлении, все за одним и тем же. Вот я вас и спрашиваю — тебя, Пескареску, тебя, Пескаряну, тебя, Пескаревич, и весь ваш пескариный род… Разве наш город — не город бабушек-матушек?

— Так точно! — хором подтвердили пескари.

— В таком случае пусть синьор Альберто, не медля, выдаст всем еще по одной — и перейдем к поименной поверке и инспектированию личного состава… Что с Тави? Я не вижу Тави!

— Эге, господин полковник! Знали бы вы, где он сейчас блаженствует!

От лица всех пескарей отвечал Пескарикэ, и в голосе его звучало всеобщее восхищение и зависть.

— Так где же он блаженствует? Уж не женился ли?

— Какое там женился, господин полковник!.. Он блаженствует в Ницце, Каннах, Монте-Карло… Заплатил наличными за Наумову Рощу, и еще кой-какая мелочишка на Ниццу, Канны и Монте-Карло осталась…

— Великолепно! Браво! Это означает только, что он не чета мелкой сошке вроде вас, присутствующих и отсутствующих, что отираются по целым дням за чужим столом, да еще от ног воняет. Не обижайся, дорогой Пескаревич, я, может, вовсе не про тебя.

Пескаревич не обиделся, поскольку от ног у него пахло не больше, чем у других, да к тому же и время года стояло не такое, чтобы ароматы отирающихся могли представлять для окружающих неудобство.

Полковник продолжал перекличку:

— Пику Хартулар?

— Явится с минуты на минуту. Он тут еще откопал себе дельце по вкусу… Тяжба между Кристиной Мадольской и Султаной Кэлиман. Госпожа Кристина обратилась сначала к Стоенеску-Стояну. Но Тодорицэ отказался. Этот процесс был ему не по плечу, а если и по плечу — не захотел он раздувать вражду между двумя почтенными особами… По крайней мере, так объяснял недавно господин Иордэкел Пэун, которому понравилось достоинство, с каким тот держался… Зато он очень досадовал на Пику, который согласился повести дело… Словно только сейчас его узнал. Да Пику потому и поспешил возбудить дело — бесплатно взялся защищать, да и проиграет наверняка, — лишь бы еще разок стравить их друг с дружкой.

— Ладно, хватит!.. История известная. Ну, а Григоре Панцыру, как он?

— Бессмертен, здоров и волосат, как в любой ваш рождественский приезд, господин полковник. И небось с минуты на минуту нагрянет собственной персоной.

— Санду Бугуш?

— Потолстел еще килограмма на два, а Черная пантера сбросила еще один… Теперь Санди старается затащить Тудора Стоенеску-Стояна в партию, но Тодорицэ плохо поддается. Говорит, не желает вмешиваться в политику… И я верю! Ему политика может боком выйти…

Полковник Цыбикэ Артино на мгновение нахмурился, напрягая память.

Но никакого Тудора Стоенеску-Стояна так и не смог припомнить.

И спросил:

— Кто такой в конце концов этот Стоенеску-Стоян? О каком это Тодорицэ вы мне толкуете?..

— О, это потрясающий малый, господин полковник! В Бухаресте, вы, конечно, не могли о кем не слышать. Адвокат, преподаватель и писатель — от вас, из столицы. Закадычный друг Теофила Стериу, Юрашку и Стаматяна… Бросил Бухарест да заодно и их всех и приехал к нам: поселился, записался в коллегию адвокатов, имеет кафедру в лицее. Но приехал он не за этим. Пишет романы.

— И на здоровье! — равнодушно отозвался полковник Цыбикэ Артино. — Я думал, кто-нибудь из наших, местных. Сын города, как сказал бы Иордэкел Пэун.

— Приемный, господин полковник, но такой, что нас не посрамит! — убежденно твердил запоздавший пескарь, работая локтями, чтобы отвоевать себе местечко за большим столом. — Он прославит наш город… Вы не обращали внимания, господин полковник? Ведь наш город, или, лучше сказать, — уезд, дал стране много выдающихся личностей. Политиков, ученых, военачальников… И ни одного писателя или художника… А раз нет собственного, будем радоваться хоть приемному, которого мы когда-нибудь увидим в антологии рядом с Эминеску, Славичем, Караджале, Садовяну и Стериу… К тому же, господин полковник, наш Тодорицэ пишет роман на местном материале. Роман о гетмане Митру Кэлимане…

— Вот и на здоровье, пусть пишет, пусть обязательно напишет!..

Тут Пескареску, Пескаряну, Пескаревич, Пескарев и весь пескариный род раздался в стороны, чтобы освободить место Григоре Панцыру и Пику Хартулару.

С умилением взирали они на трогательные объятия, смиренно вернувшись к роли немых слушателей и наблюдателей, оттесненные на второй план появлением двух персонажей, которых никто, даже полковник Цыбикэ Артино, не считал каким-нибудь Пескариру или Пескараром.

— Так-так… Осунулся ты, Пику! — отметил полковник. — Не нравится мне эта морда загулявшего кота. Уж не влюбился ли?.. А как ты, дорогой Григоре?.. Правду сказал один здешний пескарь!.. Ты все тот же: бессмертен, здоров и бородат… Это меня радует. Ты должен быть на похоронах Таку, всенепременно… Он собирается похоронить всех, но с тобой у него этот номер не пройдет!

Григоре Панцыру выколотил трубку о мрамор столика и принялся ее чистить, распространяя смоляной запах дешевого табака.

Пескари следили за этой операцией с напряженным вниманием ученых, присутствующих при эксперименте, от которого зависят судьбы человечества. Господин Григоре, прежде чем ответить, опрокинул первую из пяти урочных рюмок коньяка; лишь после этого поднял взгляд на полковника Цыбикэ и пробурчал в растрепанную бороду:

— Дорогой Цыбикэ, плевал я на Таку! Жив он или помер — человечеству от этого ни жарко, ни холодно. Но твое замечание насчет Пику меня обеспокоило. Стало быть, и ты заметил, что он похудел? Я-то с ним каждый день вижусь. Мне не так заметно… То есть труднее установить, насколько он похудел; хотя, возможно, я точно знаю, отчего он худеет и должен похудеть еще больше. Болезнь его неизлечима…