Эндрю Холмс - Клуб для джентльменов

Глядя в чистые, полные вопроса глаза Хайди, мне противно вспоминать, что я вычислил ее в Интернете, собрал материал и сфабриковал это якобы интервью.

Трясу ее безвинную ручку, а на деле — тяну в волчье логово.

— Сюда, пожалуйста, — говорит Терри, беря слегка растерянную Хайди за локоть. — Присядьте с мистером Шарки за вон тот столик. А я велю прислать вам чего-нибудь выпить.

Хайди с улыбкой поворачивается — я не слышу, но чувствую шорох ее платья — и ведет меня в указанном направлении. Мы с ней оказываемся за столиком одни и благодаря высоким спинкам закругленных диванов почти как в отдельной кабинке.

Хайди кладет руки на стол и скрещивает пальцы.

Я сажусь напротив, кладу на столешницу пачку сигарет и свой ветеранский диктофон с растрескавшейся шкурой. Диктофон я не включаю. Музыка так гремит, что все равно потом ничего не разберешь. Диктофон просто для антуража. Во-первых, удостоверить, что я взаправдашний журналист. Во-вторых, произвести впечатление, чтобы Хайди вдруг почувствовала себя звездой. Настоящей звездой, у которой берут настоящее интервью.

Однако Хайди смотрит на моего боевого друга без должного уважения. Поэтому я роняю словно между прочим:

— Последний, кто говорил в этот аппаратик, — звезда поп-музыки Вегас.

С пафосом я перебираю, и мне самому становится противно.

Но Хайди улыбается. Правда, улыбка подчеркнуто, убийственно вежливая — как у аристократки на благотворительном мероприятии. Я приглаживаю волосы, ищу место рукам, держу паузу. Затем, словно вдруг вспомнив, небрежно сую руку во внутренний карман пиджака и вынимаю свою визитную карточку.

— Вот, возьмите мою визитку.

Однако Хайди только смотрит на мою протянутую руку.

— Не имею права, — говорит она, загипнотизированно глядя на бумажный прямоугольник в моей руке. — Нам запрещено брать номер телефона у посетителей.

Фу ты, как же я об этом не подумал! Мне досадно и смешно.

— Да какой же я посетитель… сейчас. Разве Терри не предупредил вас, кто я такой и зачем я здесь… сейчас?

— Ах, извините, я такая несообразительная, — говорит она, проворно берет мою карточку и прячет ее в крохотную сумочку.

К моему величайшему разочарованию, она не задерживает взгляд на визитке. А там стоит красивыми буквами: «Грейл Шарки, независимый журналист». Это должно было повлечь за собой неизбежный вопрос: «А для каких журналов или газет вы работаете?» И разговор завертелся бы… Но нет, сорвалось. Я здорово обескуражен.

— Какой на вас сегодня чудесный туалет, — говорю я, и у меня сердце обрывается. «Туалет»! Ну ты ляпнул, приятель! Хотел сразить ее своим изысканным словарем. И родил… «туалет»!

Однако Хайди по-прежнему улыбается. Наверное, и кролик, когда попадает на шоссе в свет автомобильных фар, исступленно улыбается… просто мы не успеваем этого заметить и размазываем его улыбку по асфальту.

У меня ум немного заходит за разум. Я в отчаянии хватаю пачку сигарет со стола. И уже неясно, кто из нас двоих кролик в свете автомобильных фар и чью улыбку размажут по асфальту…

Взяв сигарету себе, я протягиваю пачку Хайди: не желаете ли? Она явно не желает. Чувствую вдруг, как она вся каменеет. Что-то у нее с лицом — то ли оно побледнело, то ли позеленело. Словно ее вот-вот вывернет.

И ее выворачивает. Прямо на мою руку, которую я инстинктивно отдергиваю. Но недостаточно проворно. Рукав пиджака и пачку с сигаретами забрызгало. Пока я прихожу в себя, Хайди стошнило по-новой, на стол. Теперь ядрено-едкая струя заливает мой диктофон — и кислота тут же начинает пожирать пленку, на которой у меня интервью с Вегас…

— Добрый день.

— День добрый.

— Это мистер Шарки?

— Он самый. А вы кто?

— Вы меня не знаете.

— Совершенно верно. Поэтому и спрашиваю, кто вы такой.

— Вы ведь журналист?

— Опять-таки вы правы. А теперь будьте добры назваться и сказать, что вам нужно. Потому что на часах у нас… кстати, которой час?

— Очень рано.

— Э, да вы, похоже, большой специалист в области точных определений. Я считаю до трех и кладу трубку, если вы не прекратите пудрить мне мозги. Поняли?

— Вы работаете для разных изданий.

— Раз!

— Вы продаете истории разным газетам.

— Два.

— У меня есть история для вас. Роскошная.

— О’кей, выкладывайте.

— Нет. При встрече. Я всё расскажу при встрече.

— Послушайте, дружок, вы насмотрелись телевизора — только в дешевых фильмах достаточно намекнуть на возможность сенсации, чтобы журналист с высунутым языком помчался на свидание. Вы мне точно скажите, о чем речь, или я бросаю трубку. Покажется мне заманчивым — встретимся и познакомимся. А нет — извините и прощайте.

— Вы меня знаете.

— Откуда?

— Мы встречались.

— Где?

— На эскалаторе.

Проснувшись утром в своей кровати, тазик для мытья посуды — последнее, что вы ожидаете увидеть. На полу в спальне ему решительно не место. Тем не менее вот он, на полу — привет, посудный тазик! — сверкает серой пластмассовой улыбкой. И что в тебе, родненький? Полотенце скомканное и чья-то блевотина. Ага, память возвращается. Блевотинка невинного вида, почти прозрачная, как яичный белок. Такую производит уже хорошо очистившийся желудок, когда решает напоследок освободиться. От густого желудочного сока — концентрированная кислота! — во рту убийственный вкус. Хуже чистого уксуса. Моя школьная подружка страдала булимией, и блевать ей было что другому носом шмыгать. Так она жаловалась, что именно этот блевотный последыш изгрыз ее зубы за считанные месяцы. Теперь, смакуя уксус во рту, я вполне ей верю.

Со сна на макушке прозрачной желудочной эякуляции мне видится белая таблеточка, которую вчера сунула Удача. Словно желудок, найдя ее в какой-то из своих складок, последним усилием выплюнул непереваренную таблетулю к чертовой матери — мол, а Удача как сюда влетела?

Может, я брежу, а? Может, у меня жар?.. Лоб горит, и я только смутно вспоминаю вчерашний день. Там был журналист с надменной физией. Ну да, и я прямо на него… О Господи, зачем он сунул мне в нос пачку этих вонючих сигарет! Еще карточку свою дал — оклемаюсь, надо бы ему позвонить, извиниться… Но что было потом? Помню, много народа вокруг меня суетилось, и куда-то я ковыляла, опираясь на какую-то девушку. Но куда я ковыляла? То ли в раздевалку, то ли в кабинет Терри. Но это два очень непохожих места… Словом, где-то я очухивалась, потом кто-то довез меня домой на такси, но кто? Не помню даже, мужчина или женщина. Водитель остановил машину у моего дома и спросил: «Что, не полегчало, красавица? Дойдешь сама-то?» И тот, кто был со мной — он, она? — ответил: «Ничего, доплетется как-нибудь. Не трогайте ее. Поехали!» А я присела на тротуар, еще чуток поблевала, потом встала и поплелась к себе — как-нибудь, как-нибудь… Доплелась… очевидно.