Дмитрий Остров - Перед лицом жизни

Полковник хотел продолжать свою мысль, но в это время кто-то тихо постучал в дверь, потом приоткрыл ее, и на пороге показался дежурный офицер в белых бурках, с пятью орденами, светящимися из-под шинели, небрежно наброшенной на плечи.

— Ну, что там у вас?

— Извините, товарищ полковник, — сказал дежурный офицер. — Маленькое происшествие, может быть, доложить потом?

— Да нет уж, давайте сейчас, — сказал полковник. — Зачем же нам откладывать… Садитесь и рассказывайте.

Дежурный офицер вопросительно посмотрел на Саулина, затем на меня, окинул рассеянным взглядом горницу и, все еще медля и что-то обдумывая, попросил разрешения закурить.

Может быть, с минуту мы сидели молча.

— Да ведь тут, собственно говоря, товарищ полковник, — сказал офицер, — и рассказывать-то не о чем… Вы, наверно, помните сегодняшнего пленного Рихарда Таубе. Он был взят в одиннадцать часов утра в горах разведчиками капитана Коваленко. Ну, я не буду вам докладывать, сколько мук приняли с ним разведчики. Он кусался, как гусак, упирался, но его кое-как дотащили. Большие надежды возлагали на него разведчики. Но, — сказал дежурный офицер, — этот голубь оказался с идеей.

— Да ну вас, — засмеялся Саулин. — Какие у него могут быть идеи, что вы выдумываете.

— А вот представьте себе, товарищ полковник, вместо того чтобы вести себя прилично, он стал подбивать остальных пленных на побег. Нас, говорит, здесь сорок шесть человек. Чего мы ждем? Надо, говорит, уничтожить охрану, забрать оружие, вырезать весь разведотдел и бежать. Только трусы, говорит, могут рассчитывать на милость русских. Я полагаю, товарищ полковник, вы прикажете его…

— О нет, — сказал полковник. — Ведите-ка его сейчас сюда, мы на него посмотрим.

— Вы слышали что-нибудь подобное? — обратился ко мне Саулин, и голос его вдруг повеселел, а лицо приняло насмешливое выражение. — Ты его корми, води на прогулку, давай ему, сукину сыну, кипяченую воду, а он вместо благодарности будет придумывать способы, как бы тебя прирезать. Нет, у меня тут особенно не разгуляешься. Попал, так сиди, а не хочешь — пеняй на себя. У меня будет с тобой разговор короткий.

Полковник сел за стол и стал ждать пленного, а я отошел к горящей печке и повернул полено, которое дымило. Затем я с любопытством посмотрел на вошедшего Рихарда Таубе, на его грязный, изодранный мундир и роговые очки, которые выглядели как два колеса на маленьком веснушчатом лице пленного. Я, наверно, рассмеялся бы, но в эту минуту где-то, совсем близко, заработала наша артиллерия, и я повернулся к окну, побагровевшему от орудийных вспышек.

Так простоял я несколько минут, ощущая колебание пола под ногами и вслушиваясь в артиллерийскую канонаду, гудящую, как прибой. Потом, когда я вновь увидел пленного, я весь похолодел от гнева. Таубе стоял посредине горницы и покачивался на своих длинных ногах.

Его руки были глубоко засунуты в карманы, а сухие глаза с неиссякаемым упорством были устремлены на полковника. Даже сквозь стекла очков они блестели вызывающе и нагло. Но Саулин, казалось, не замечал этого и равнодушно рассматривал пленного.

— Послушайте, Алексеев, — сказал полковник, обращаясь к дежурному офицеру, — да ведь этот Таубе до сих пор еще пьян.

— Я, — сказал пленный, — Рихард Таубе. Пить… хочу пить.

— Ладно, — сказал полковник, — завтра будешь опохмеляться шампанским. А сейчас посадите его отдельно от пленных, утром я с ним поговорю.

— Хорошо, — сказал дежурный офицер, — а как с машиной?

— Машину ровно в семь. Мы вот с товарищем корреспондентом поедем в горы, я посмотрю, как немцы будут воевать с похмелья.

Полковник встал. Мы поставили стол на середину горницы, накрыли его клеенкой, порезали хлеб на мелкие ломтики и ели суп из тарелок, принесенных ординарцем.

Около двух часов мы сидели за столом, рассказывая друг другу разные смешные истории, потом я лег спать, а Саулин пошел на доклад к командующему и вернулся оттуда веселым, потирая руки и беспрерывно что-то насвистывая.

Сквозь дремоту я слышал, как Саулин разговаривал с артиллеристами, и понял, что винные склады уже горят.

Я накинул шинель и вышел на улицу.

Прозрачное синее пламя металось в горах, а левее, в темном зареве, я увидел купола псковских церквей и багровую снежную равнину.

С равнины дул ветер прямо мне в лицо, и я чувствовал запах вина и вслушивался в угрюмый шум боя, отодвигающегося от нас в ночную глубину.

Почти до самого рассвета я не мог заснуть.

— Послушайте, Иван Васильевич, — сказал я Саулину, — нет ли у вас чего-нибудь почитать?

— Извините, но ничего такого нет, только одни протоколы.

— Ну дайте хоть протоколы, — сказал я, — мне чего-то не спится…

Саулин порылся в папках, вытащил оттуда с десяток больших листов и, аккуратно сложив все это в одну стопку, протянул мне протоколы допросов пленных немецких солдат.

Тут же, на полу, сев спиной к огню, я стал читать показания пленных, и, когда дошел до протокола Рихарда Таубе, я увидел под фамилией пустой лист бумаги, на котором стояло только: «От показаний отказался».

Был уже рассвет, и я слышал, как полковник мылся в сенях, гремя рукомойником, и как собирался в дорогу, засовывая карты в планшетку и чертыхаясь.

— Вставайте, — сказал он, — скоро поедем…

Через час мы уже были готовы. Мы вышли на крыльцо, и сверканье снега ослепило меня.

Из соседнего дома автоматчик вывел на дорогу Рихарда Таубе и показал ему рукой на наше крыльцо.

Теперь пленный напоминал какую-то жалкую длинноногую рассерженную птицу и шел нахохлившись, засунув руки в широкие рукава шинели. Подойдя к крыльцу, он угрюмо козырнул Саулину, вытянулся и застыл в недоуменном ожидании. Он словно не понимал, почему это полковник нахмурился. На крыльцо вышли еще несколько офицеров.

— Николай Петрович, — сказал полковник, обращаясь к переводчику Панову, — переведите этому сукину сыну, что мне очень не понравилось его вчерашнее поведение. Он, что же, думает, мы с ним будем цацкаться, уговаривать его, ждать, пока он нас перережет? Передайте ему, что бежать от нас совершенно невозможно и напрасно он затеял такую канитель.

Полковник умолк, а Панов перевел пленному слова Саулина, и Рихард Таубе вдруг поднял голову и что-то пробормотал переводчику.

— Он утверждает, — сказал Панов, — что этого не было и что будто бы кто-то из его соотечественников просто по злобе наговорил на него.

— Пусть назовет фамилию того человека.

— Он называет Иоганна Шернера, — сказал Панов.

— Да, — сказал полковник и, словно что-то решая, пристально посмотрел на кустарник, а потом на сверкающую долину.

— Ну, ладно. Раз он задумал бежать, так пусть бежит, мы его удерживать не станем. Ну, иди. Иди вон туда, — сказал полковник и показал на горы, освещенные залпами «катюш». — Почему же он стоит? Переведите ему — пусть убирается ко всем чертям. Мне бегунов не нужно.