Марта Фомина - Детство Ивана Грозного

— Но ты, развратница, не только опозорила малолетнего великого князя и покойного супруга, но лишила своих братьев возможности подниматься по службе, а младшую сестру Анастасию — достойно выйти замуж!

Анна завыла, Анастасия захныкала, братья качали головами и бормотали что-то нечленораздельное. Елена с отчаянным усилием оттолкнула тщедушного дядю и по переходам ринулась в покои старшего сына. В голове билась одна страшная мысль: а вдруг теперь разлучат с Ваней? Отрежут от всего мира? Чтобы смыть со своей княжеской фамилии черное пятно и обелиться перед клеветниками, дядя пожертвует не только племянницей, но и Ваней: обречет на полное сиротство, а может, и на смерть!

Она ворвалась в детскую, тотчас закрыла дверь на ключ и, страшно перепугав Аграфену, залилась слезами. К счастью, Ваня только что заснул, и Елена, кое-как успокоившись, рассказала наперснице о случившемся. Несколько раз в дверь толкалась мать, но Аграфена сказала ей, что великий князь и княгиня спят, и Анна отошла, а всего скорее подслушивала где-то рядом.

Мамка собралась и черным ходом отправилась к брату. Теперь его вряд ли пустят сюда, поэтому Аграфена должна была как можно скорее принести от него совет, как вести себя дальше.

Закрыв за нею дверь, Елена затаилась. Проснулся Ваня, она попоила его и стала играть с ним в солдатики, то и дело попадая впросак. Ваня сердился на невнимательность матери, которая неправильно переставляла фигурки в бою. Несколько раз Анна стучала в парадную дверь, но Елена даже не подходила к ней.

Сгущались сумерки за окном, Аграфены все не было. Елена нервничала: сколько же она продержится в этой осаде?

Наконец мамка вернулась через черный ход, сунула Елене в руки какую-то бумагу и на ее вопросительный взгляд коротко обронила:

— Надо подписать.

Елена прочитала каллиграфическим почерком исполненное распоряжение немедленно арестовать Михаила Львовича Глинского и посадить в тюрьму за измену. Внизу бумаги оставалось пустое место, а еще ниже все тем же почерком аккуратно было выведено: «Великая княгиня Елена Васильевна, мать великого князя Ивана Четвертого».

— Как же так? — беспомощно, в ужасе зашептала Елена. — Ведь он же мой дядя, он же растил меня, приютил всю нашу семью… А я вдруг…

— Выбирай — счастье Вани или твоего дяди. Он, небось, не колебался, когда обливал тебя грязью, позорил перед братьями и сестрой! Пойдет и дальше, ни перед чем не остановится, лишь бы спасти свою шкуру! Он же изменник, перебежчик, ему никто на Руси не верит! Брат говорит, под твоей подписью поставят свои и другие бояре, он уже переговорил со многими. Да не медлите, государыня-матушка! Двор и так полон слуг вашего дяди, вот-вот перекроют черный ход, я и так чудом добралась!

Аграфена подтолкнула Елену к столу, пододвинула ближе чернильницу и песочницу, сунула в руку новое хорошо отточенное гусиное перо, и когда Елена дрожащей рукой вывела свое имя, быстро осушила подпись песком, смахнула его, сунула бумагу за пазуху и, поцеловав Елену и заигравшегося в войну Ванюшу, выскользнула черным ходом.

Елена задула свечу, глянула в слюдяное окошко: из-за угла вынырнула тоненькая юркая фигурка Аграфены, до самых глаз закутанная в платки — ни дать ни взять кухонная девушка спешит после работы домой. У выхода на Соборную площадь к ней подошел дюжий детина, что-то сказал. Елена облилась холодным потом: неужели схватят? Нет, пропустил. Кто же заподозрит, что под этим балахоном скрывается боярыня Аграфена Челяднина, мамка великого князя!

И тут снова хлынули слезы. Сказались пережитое напряжение, обида, страх за сына и Аграфену. Но это были спасительные слезы, от которых чуть полегчало. Ваня забрался на колени, гладил и целовал лицо, просил: «Мама, не плачь!», протягивал игрушки, по-детски трогательно утешал.

И Елена успокоилась, улыбнулась сыну. Нашла в поставце оставленные мамкой молоко и печенье, вдвоем они поели и, обнявшись, легли спать. Принесли ужин, мать потребовала открыть дверь, чтобы покормить внука. Елена взяла себя в руки и спокойно ответила:

— Не стучите, мама, не надо его будить. Аграфена дала пирога с молоком, и он уже спит. Завтра открою!

А сын и правда спал, чуть посапывая. Капельки пота проступили на лбу, завернув в колечки шелковистые волосы. Кончики губ дрогнули и поползли вверх: снилось что-то хорошее. И эта улыбка словно бальзамом исцелила душу. Успокоенная, Елена присела к окну, всматриваясь в обложенное тучами небо. Меж них появился просвет, выплыла луна и будто серебром окатила землю. Стало светло, почти как днем.

И тут в воротах возникла группа человек в пятнадцать. Они двигались бесшумно. В руках лунно посверкивали бердыши [24] Бердыш — широкий топор на длинном древке. , топорики и копья. Крыльцо заскрипело под тяжестью множества ног. Дверь распахнулась, проглотила толпу и снова закрылась. Опять наступило безмолвие — в ушах словно позванивали колокольчики: будто и не приходил никто. Но через некоторое время двери опять растворились, выбросив людей обратно. Они шли так же тихо, только слаженный шаг сбивал кто-то маленький, семенящий в центре. Елена похолодела, сердцем почувствовав: это дядя! Толпа вышла за ворота и скрылась в серебряной дымке в направлении тюрьмы.

Елена до рассвета проплакала — на этот раз она оплакивала дядю. Это был фантазер, сумасброд, но прежде всего себялюб. Несбыточные честолюбивые замыслы не давали ему покоя. И чужие люди, и родственники, служили лишь пешками в затеваемых им авантюрах. Он часто проигрывал, но всегда с азартом кидался в новые приключения. И все-таки он был ее родным дядей…

Наутро Аграфена стукнула уже не в черную, а в парадную дверь, назвалась. Елена открыла ей. Мамка стояла на пороге, веселая, жизнерадостная, одетая как положено боярыне, только, пожалуй, чуть праздничнее обычного.

— Все позади, матушка-государыня. Скоро заутреня, пора будить великого князя.

Долго убивалась по деверю неутешная княгиня Анна. Она смутно догадывалась о том, что старшая дочь как-то связана с этим арестом, но ничего не могла доказать, причастные к тому лица не выдавали тайны. Она умоляла Елену еще раз вызволить дядю, но дочь раз и навсегда дала понять, что это невозможно: она сама оклеветана, а дядя так явно добивался власти в Боярской Думе и вел себя столь неосмотрительно, что вызвал враждебность со стороны бояр, среди которых слыл чужаком-изменником. В этом была немалая доля истины, так как сторонники дяди гуляли на свободе: Михаил Воронцов, например, хотя и был вначале арестован и удален из Думы, остался не наказан, а со временем даже награжден почетным титулом главного воеводы и наместника Новгорода.