Марта Фомина - Детство Ивана Грозного

«Все равно ты поступил не по-божески. Грех на тебе!»

Так, в молчании, каждый исполненный своих мыслей, сидели в трапезной два старца, временами тяжко вздыхая, когда вдруг на крыльце заскрипел снег под множеством ног, двери распахнулись, и в клубах морозного воздуха в горницу ввалилась толпа бояр и боярских детей, шумных и хмельных, видно, только что поднявшихся от застолья.

— Благослови, владыко! — сказал князь Дмитрий Палецкий и низко поклонился. Окружавшая его свита, дыша перегаром, повторила его поклон. Дождавшись, когда Макарий встал и осенил всех крестным знамением, продолжал: — Государь Иван Васильевич и боярин Иван Шуйский прислали нас просить тебя отслужить заутреню в Успенском соборе. А святые братья Чудского монастыря помогут тебе.

— Хорошо, сейчас буду, — отвечал Макарий, недоумевая: настоятель уже известил его, что государь лежит в беспамятстве.

Макарий взглянул на Афанасия, лицо которого тоже выражало изумление.

— Я сейчас буду, — повторил Макарий, удивляясь, что посланцы не уходят.

— Боярин Иван Васильевич просил привести вас, — пояснил, наконец, Палецкий.

Так вот оно что! Выходит, его поведут под стражей. Макарий потемнел от гнева, но возражать не решился и, одевшись, направился к выходу. За ним потянулись чудовские монахи и, уже завершая шествие, спустились с крыльца хмельные боярские дети и новгородцы. Он шел от своего подворья, широко вышагивая и, вскинув голову, гвоздил победным взором проходивших мимо горожан. Те уступали ему дорогу, снимали шапки, низко кланялись. Тогда Шуйский милостиво, по-царски кивал головой, и служка, идущий избочь, кидал им под ноги горсть монет. Однако Макарий заметил: их подбирали только нищие, а мастеровые люди, едва временщик проходил, бросали вслед ему недобрые взгляды.

Чтоб не столкнуться с ним, Макарий ускорил шаг и вошел в собор. Только теперь стража оставила его. Облачившись в святительские одежды, он вышел из алтаря — и тут сердце его облилось кровью: навстречу ему шел государь. Его было трудно узнать. Царственный отрок еле переставлял ноги, поддерживаемый с обеих сторон двумя дюжими боярскими детьми. Тонкая цыплячья шея не держала голову, которая клонилась вбок и скатывалась на грудь. Лицо было мертвенно-бледно, глаза безумно блуждали, никого не узнавая. Посреди высокого выпуклого лба бились темные набрякшие кровью жилки. Не было сомнения: юный государь тяжко болен.

Позади него плелась мамка Евдокия, заплаканная, то и дело поправлявшая что-нибудь на своем питомце. Так и простоял он всю службу под стражей, а точнее, повиснув на руках стражников.

Теперь Макарий осознал, зачем понадобилась Ивану Шуйскому эта заутреня. В первые дни после Рождества Христова Москва еще полнилась гостями со всея Руси. Шуйскому надо было убедить их в том, что восстановилась справедливость: отнята власть у бояр недостойных, выходцев из Литвы, и передана боярам достойным, коренным русским, ведущим свой род от Рюриковичей. И присутствие юного государя — тем более больного! — на утренней службе, которую к тому же вел известный всему православному миру новгородский архиепископ, наглядно подтверждало необходимость ночной кровавой сечи.

Возрадовались и вновь заняли прежние высокие посты князья Ярославские, Кубенские, Палецкие, Шкурлятевы, Головины.

Только не удалось Ивану Шуйскому насладиться вновь завоеванной властью: не прошло и года, как он умер скоропалительно, в одночасье, и в тот же день его похоронили. Одни говорили, что отравили его, как прежде Елену Глинскую: уж больно сходно все выходило; другие утверждали — от полнокровия: толсты были Шуйские, но Иван всех превзошел тучностью.

Однако слухи — лишь слухи, языки поболтали и смолкли. А свято место пусто не бывает: Андрей Шуйский стал первобоярином, советниками при нем его брат Иван Михайлович да Федор Иванович Скопин-Шуйский.

Жизнь постепенно входила в колею, проложенную еще Василием Шуйским. Порядки, введенные Бельскими и митрополитом Иоасафом за полгода их правления, сгинули. Дмитрия Бельского снова оставили в Думе, но, как и прежде — лишь на показ загранице, а тайные сторонники его брата, умерщвленного на Белоозере, теперь затаились и примолкли. Введенные было во Пскове и других городах суды присяжных снова сменили наместники, мастеровой и крестьянский люд надрывался от поборов и лихоимства. Бояре в Думе опять принялись строить друг другу козни: каждый норовил подняться повыше да ухватить кусок пожирнее.

Новгородский архиепископ Макарий еще при жизни Ивана Шуйского был назначен митрополитом всея Руси. На этот раз, ничего не объясняя, он со всех городов согнал святителей на выборы «своего человека». Впрочем, никто не противился: давно уже все были наслышаны об учености Макария, его милости к простолюдинам и заступничестве за сирых и убогих. В Новгороде он добился снижения податей, более дешевых цен на хлеб. Народ благоговел перед ним. Послушать его речи, исполненные простоты и мудрости, стекались в храм со всех концов Руси, а уж в знании божественных писаний ему не было равных.

Переселившись в Москву, Макарий понял, что попал в ловушку, и запоздало вздыхал о покинутом Новгороде. Там он осуществил свою мечту: собрал воедино все божественные книги, какие обретались на русской земле. Более тринадцати с половиной тысяч листов насчитывалось в «Четьи-Минеях» — книги Ветхого Завета, жития и поучения святых людей объединил он в этом труде, одних только житий насчитывалась тысяча триста. В Новгороде Макарий сплотил вокруг себя многих просвещенных людей. Это и дворянин Адашев, поставлявший ему редкие книги из дальних стран, и знаток летописей дьяк Толмачев, и священник Сильвестр, и просвещенный боярин Василий Тучков. Вместе они обрабатывали, переписывали и переводили знаменитые сочинения седой старины.

Теперь в Москве Макарий оказался один. Правда, некоторых соратников он сумел переманить в столицу, и все же был связан по рукам и ногам: и в Думе, и даже на своем подворье за ним следили соглядатаи Шуйских. «Измена» двух первых митрополитов — Даниила и Иоасафа, которых они считали «своими старателями», сделала властителей подозрительными даже к самым, казалось, близким людям.

Макарий бился в их тенетах, как муха в паутине; привыкший говорить то, что думает, теперь он взвешивал каждое слово. А тут еще засевшее занозой в сердце воспоминание об Иоасафе, которого он бросил в самый страшный момент его жизни, и косые недоверчивые взгляды юного государя в Успенском соборе: ведь именно Шуйские предпочли Макария его любимому святому отцу Иоасафу! Именно его, Макария, избрали в те дни, когда Иоасафа заточили на Белоозере!