Кэтрин Хайд - Когда ты был старше

Назир посмотрел на меня. Глаза в глаза. Меня пугал гнев, который в нем кипел. Не в отношении меня, конечно же. Но все же.

— До следующего раза, а, друг мой? То есть пока они не решатся еще позабавиться над нами.

Он хлопнул меня по плечу, прежде чем двинуться в сторону кухни.

— Вы разве не собираетесь вызвать полицию?

— Как сможет полиция их поймать? Как они узнают, кто это сделал? Это мог быть кто угодно.

— Я просто думал… вы же застрахованы, верно? То есть вы застрахованы? Если да, то вам может понадобиться свидетельство полиции для того, чтобы запросить страховку.

Назир застыл, как статуя, на необычно долгое время на полпути от меня до кухни. Я уж начал беспокоиться за него. Потом чары рухнули, и он ударил себя мясистой ладонью по лбу.

— Совершенно правильно! — воскликнул он. — До чего ж вы правы! Где были мои мозги? Как хорошо, что вы тут со мной, потому как сам бы я о таком даже не вспомнил. Вы, наверное, только что сберегли мне кучу денег. Подождите тут. Я пойду позвоню.

Не знаю, где в пекарне находился телефон. Может, где-то в кладовке. Ведь я так и не услышал, как Назир звонил. Так и не услышал, что он сказал полиции. Зато знаю, что он ее вызвал. Потому что и десяти минут не прошло, как нам нанес визит один из полицейских, составлявших красу и гордость Нигдебурга.

Если только ничего не изменилось с тех пор, как я покинул городок, он был одним из двух полицейских, составлявших красу и гордость Нигдебурга.

— Мне нужно знать, что вы в силах защитить меня! — рычал Назир. Каким-то образом в прошедшие десять минут он обрел свой голос.

— Сэр… — начал коп, но дальше не продвинулся. Он был, клянусь, не старше меня, с белокурыми волосами, стриженными по-армейски «под ноль». На его именной бляхе значилось: офицер полиции Н. Мичелевски.

— Вы же полиция! Если вы не способны меня защитить, то кто же защитит? Что мне делать? Я вас об этом спрашиваю! Почему мне нельзя жить в этом городе, как любому другому? Почему мне нельзя жить в покое? Что такого я сделал, что не заслуживаю жить в покое? Я веду тихую жизнь. Я никому не причинил зла. Кому я навредил? В следующий раз мне бомбу кинут!

Мичелевски тут же вставил слово:

— В этом я сомневаюсь, сэр. Не думаю, что они старались кому-то причинить вред. Возможно, хотели напугать вас. Может даже — заставить вас уехать.

— Это то, чем я зарабатываю на пропитание. Мне известно, что есть люди, которые хотят, чтобы мы собрали вещички и уехали отсюда, но как мне это сделать? Бизнес до того скуден, что у меня нет денег, чтобы начать все заново. Я должен знать, что вы способны обеспечить мою безопасность.

— Я не говорил, что вам следует уехать. Сказал только, что не похоже, будто они собрались причинить кому-то зло.

— Моей дочери. Моей дочери всего двадцать лет, и она работает одна по ночам. А это маленький городок, и всем об этом известно.

— Если всем об этом известно, то не приходило ли вам в голову, что кто-то намеренно сотворил это, когда здесь были вы, а не ваша дочь? Может, легче издеваться над взрослым мужчиной, чем над молодой женщиной.

— Удивлюсь, если у них хотя бы на это чести хватит. А что, если вы окажетесь не правы?

— Вот что мы можем сделать для вас, сэр. Мы усилим здесь патрулирование: будем проезжать мимо по три-четыре раза между четырьмя и семью часами утра. И раз уж городок наш маленький и все такое, мы вполне себе представляем, кто составляет в нем небольшую шайку злодеев, так почему бы не пустить слух, что к любому проявлению вандализма по отношению к вашей лавке полиция отнесется очень серьезно. Что мы ведем наблюдение, что мы прижмем очень крепко, если нам не понравится то, что мы увидим. В таком роде. Что скажете?

Я следил за Назиром, ожидая, как он отреагирует. Какое-то время он пристально смотрел на копа — гордый и дерзкий.

Потом произнес:

— Это далеко не гарантия.

— Никаких гарантий нет, — развел руками полицейский. — Думаю, вы знаете об этом, сэр.

Долгое молчание. Я чувствовал холодный ветерок на своей шее.

— Я должен идти готовить пончики, — сказал Назир. — Не могу позволить себе не продолжать работу.

И он ушел. Проследовал на кухню, тем дело и кончилось.

Полицейский обратился ко мне и кивнул головой на столик подальше от холода из разбитой витрины. Мы уселись друг против друга.

— Похоже, он немного огорчен, — сказал Мичелевски.

— Еще бы.

— И я его не виню.

— Понятно.

— Так, может, просто подбросите мне кое-какие подробности для протокола?

— Обязательно.

— Это произошло как раз перед тем, как он позвонил? Или вы пришли и обнаружили все в таком состоянии?

— Мы были здесь, когда все случилось. Мне не спалось, вот я пришел сюда поговорить с Назиром.

— И вы видели кого-нибудь? Машину или пешехода?

— Нет. Я выбежал на улицу, но никого не заметил. Было уже слишком поздно.

— Ясно. Н-да. Понимаете, не стану врать и говорить, что расследование выявит больше этого.

— Понимаю. По-моему, ему просто нужно свидетельство полиции для страхового возмещения.

— Понятно.

— Я тоже беспокоюсь за его дочь. Вы же не думаете, что в следующий раз и впрямь швырнут бомбу, верно?

— Сомневаюсь, — сказал коп, вставая. — Ваше имя, для протокола?

— Рассел Аммиано.

— Не подскажете, как пишется? — попросил он.

И я подсказал.

— Короче, я бы не слишком волновался из-за этого. Пока что преступления выглядят как выражение мнения. Может, стоят кое-каких денег. Никто, похоже, не ставит целью чинить кому-то зло. Время пройдет, и все успокоится.

— Надеюсь, вы окажетесь правы, — сказал я.

— Я тоже.

Коп встал, проложил себе путь через море битого стекла до двери и вышел.

Я прошел через кухню, чтобы взять метлу.

Назира я нашел стоявшим у стола, он уперся в него сжатыми кулаками и низко склонил голову. Я подумал, что он плачет.

Но, когда он взглянул на меня, я понял, что он сдерживает гнев. Не слезы.

— Я возьму метлу и избавлюсь от осколков, — сказал я. Он кивнул. Не так, будто говорить было не о чем, а так, будто способность говорить пропала у него на время.

В кладовке я нашел большую метлу. А еще гигантский рулон оберточного пластика. Хотя его я даже и не искал. Я просто потянулся за метлой, перегнулся через большие белые канистры (в кладовке было море этих пятигаллоновых белых канистр с защелкивающимися крышками) — и этот рулон сам попался мне на глаза.

Работая неспешно, стараясь не пораниться, я вымел все стекло.

Но разок все-таки порезался. Потом закрыл проем витрины, протянув несколько полос оберточного пластика из одного конца рамы в другой, закрепив их клейкой лентой, взятой со стойки. Для большей прочности. Занимаясь этим, я заметил, что внизу, на кирпиче под витриной, все еще оставались пятна краски.