Кэтрин Хайд - Когда ты был старше

— Нет. Поеду домой.

Уже выходя из кабинета, я поразился иронии своих слов. Может, даже и забавности. Наконец-то я разорвал мертвую хватку Нигдебурга. После почти трех месяцев я наконец-то заставил его отпустить меня. И в тот же самый момент случайно оговорился и назвал его домом.

Вернувшись к машине, проверил свой мобильник. Как всегда делал. Никто не звонил.

Я ехал домой (или обратно к дому моей матери, или зовите это, как вам будет угодно) и там заодно проверил автоответчик. Как всегда делал.

Ничего.

Некоторое время я просто сидел, подперев голову руками. Не скажу точно, как долго.

Затем вытащил до смешного тонюсенький телефонный справочник и поискал риелтора, бывшего маминой подругой с незапамятных времен. Шерил Бейкер-Кин.

Набрал ее номер. Сказал, кто я такой. Сказал, что пришла пора избавиться от дома моей матери.

Она ответила, что полностью меня понимает. Сказала, что заедет меньше чем через час.

— Даже не представляю себе, сколько времени займет разобраться со всеми мамиными вещами, — признался я Шерил.

Я по-новому привыкал к тому, как бодро, если не спесиво, она выглядела. И, правду говоря, какою и была. Почти угнетающее количество спесивой бодрости.

— Могу я кое-что предложить?

— Сделайте одолжение.

— Существуют службы, которые сделают это за вас. За плату, само собой. Есть одна, которую я всегда рекомендую. Две сестры, из местных. Они утащат все, что не стоит продавать, и продадут все, что стоит. Затем они устроят в доме предпродажную уборку. Работают быстро. И вышлют вам все деньги, которые останутся за вычетом оплаты их услуг.

— Продано. Я и не знал, что есть люди, которые этим занимаются.

— Множество людей теряют родителей, Расти. А потом им приходится иметь дело с их имуществом. Я все время это вижу. Это слишком ошеломляет. Частично потому, что родители за свою жизнь скопили много вещей. Частью потому, что это общая история. Слишком много чувств.

— Так, позвольте понять, правильно ли я понял. Получается, я мог бы уложить кое-что, немногое, из вещей и уйти отсюда. А вы занялись бы всем остальным.

— Это и есть моя работа. Вам придется только забрать все, что вам может понадобиться. Потому как все, что вы не увезете, будет ликвидировано. Так или иначе.

Я огляделся. Что мне необходимо? Пару нужд я держал в голове, но их не удовлетворить ничем из хранящегося под крышей этого дома.

— Одни фото, наверно. Фотографии на камине. И большой альбом.

— Финансовые документы.

— Точно. Рад, что вы напомнили. Мне придется много концов свести с концами в маминых делах. Я пустил их на самотек.

— Вот так и я свои проценты заработаю. Можно, я еще предложение сделаю?

— Конечно.

— Понимаю, наверное, прямо сейчас сентиментальные чувства вас не обуревают. Но — осмотрите чердак. Чердак — это всегда место, где живет память. Праздничные украшения до сей поры семейная традиция, только о них загодя не думаешь. Пепельница, которую вы смастерили для мамы в летнем лагере.

Я едва не сказал: «Так вот где в этом доме можно найти пепельницу!» Не сказал.

— Вынужден просить вас о странной любезности.

— Наверное, я слышала и постраннее.

— Я все время думаю… — Потом я умолк. И всерьез усомнился, стоит ли продолжать. Но — нужно. Выбора у меня не было. — Все время думаю, что, возможно, моя подруга Анат потеряла номер моего телефона. Возможно, он был в пекарне и сгорел. Возможно, она не может узнать его по справочной, потому как она не знает, что мой мобильник зарегистрирован в Джерси-Сити, а не в Нью-Йорке. Но она знает, где находится этот дом…

Я ждал. Молчание. Я поднял взгляд, надеясь, что Шерил Бейкер-Кин не слышала про меня с Анат и глаза ее не будут полны умилительной симпатии. Я проиграл. Были полны.

— А вы не пробовали сами позвонить ей? Или прогуляться до их дома?

— Единственный номер, какой был у меня, это телефон пекарни. Две недели я потратил, отыскивая, где они живут, в справочнике их нет, и, пока я добрался туда, они собрали вещи и уехали. Понятия не имею — куда. Неважно. Это глупо. — Я понимал, что Анат, наверно, даже не пыталась звонить.

Я уронил лицо в ладони. Думал: «Ни за что не заплачу. Не заплачу. Не заплачу», — и плакал. Так, чуть-чуть.

Шерил подошла ближе, села на диван рядом со мной. Мысленно я молил: не трогайте меня. Она положила свою ладонь мне на руку.

— Чем, по-твоему, я могла бы помочь?

— Я думал, может, мне написать ей записку. На случай, если она придет к этому дому. Позже. После того, как его продадут. Как думаете, купившие дом, кто бы они ни были, передали бы ей записку, если бы она у них была?

— Я буду готова попросить.

Я не отрывал ладоней от лица. Мне хотелось спрятаться, а это было самое доступное средство.

— Глупо это. Я понимаю. Только у меня такое чувство, что иначе я всегда буду гадать. Вы понимаете. Не держит ли ее отец взаперти, не давая связаться со мной. Или не потеряла ли она номер. Или…

Нечего и говорить, что я держал курс на самый вероятный для себя вариант. Тот, что Анат не пожелала связаться со мной. Я решил застопориться. Решил не идти туда. Вообще.

— Пишите записку, — сказала Шерил. — Может, почувствуете себя лучше. И позвоните мне, когда отправитесь обратно в Нью-Йорк. Большую часть оставшихся дел мы сможем согласовать по телефону.

Возможно, Шерил выждала еще минуту-другую. Не очень понимаю, почему. Может, чтобы увидеть, извлеку ли я вновь свое лицо на белый свет.

Наконец я услышал, как щелкнула, закрываясь за нею, входная дверь.

Вот что я нашел на чердаке помимо старой мебели: три картонных ящика. Все одного размера. Все были взяты из супермаркета: когда-то в них упаковывались бумажные полотенца. Наверное, с Герсонова рынка. Старательно надписанные. Старательно обклеены лентой.

Я не был готов к такому уровню редкой упорядоченности.

Почему же тогда в сравнении с этим дом в таком беспорядке? Как-то получалось, что моя мать уделяла больше внимания своим старинным воспоминаниям, нежели повседневной жизни. Может быть, в том и была некая логика. Я не смог понять.

На одной коробке написано « РОЖДЕСТВО ». На другой — « РАСТИ ». На третьей — « БЕН ».

Я раскрыл рождественскую коробку. Внутри — полный порядок. На дне мама положила гирлянды лампочек для елки, заботливо свернутые в круг и перетянутые проволочками-зажимами. Никакой путаницы. Сверху она уложила украшения, каждое тщательно завернутое в целый газетный лист.

В середине рождественская деревня. Чистая, неиспользованная вата, все еще в пачках. Домики. Лошадка, запряженная в сани. Зеркало-озеро. Скунс, катающийся на коньках. Оленье семейство, навечно склоненное к водопою.

Я уложил все обратно и отнес коробку вниз.