Кирил Бонфильоли - После вас с пистолетом

— Во-от как, — вымолвил он. — Давайте, пожалуйста, взглянем. — Я с раздражением изъял и развернул упомянутое произведение искусства. — Вот, — сказал я. — «Послеполуденный отдых клоуна» Руо. Хранится в Гуггенхайме или где-то там.

— В Фонде Вельтшмерцер [148]? — подсказал он.

— Именно, именно; велли-коллепно. В Вельтшмерцере, конечно. В Чикаго.

— О нет, отнюдь, сэр.

— ?

— Она там хранилась до минувшей среды; а потом какие-то негодяи ворвались туда и унесли такого старого мусора на миллион фунтов.

Рот мой открылся и закрылся, открылся и закрылся, издавая те беззвучные «о», которые производит золотая рыбка, если хочет, чтобы ей сменили воду. От усилий произнести что-либо полезное меня избавило учтивое покашливание, донесшееся откуда-то из-за моего левого плеча. Быстрый взгляд в том же направлении явил мне крупного учтивого малого в макинтоше — иначе дождевике. Быстрый оборот на что-то около 270° показал мне сходного с ним малого, с благорасположением на лице разместившегося за моим правым плечом.

Позвольте мне отвлечься ненадолго. Всякая внятная, профессиональная «хевра» обладает «мозгом», который планирует негодяйство; «директором», который предоставляет оборотные средства; «барыгой», который купит и «пропулит слам», не успеет еще «клей» расстаться со своими владельцами; «технарем», который знает, как обезвреживать сигнализацию и открывать замки, какими бы сложными те ни оказались; «кассиром», который умеет применять к сейфу термический бур или, быть может, впрыскивать жидкую унцию взрывчатки и подрывать ее с шумом не громче флатуса воробышка во сне; «ежиком» — увы, — который при необходимости будет стукать чересчур любопытных «фраеров» железной монтировкой по голове; «дешевым» ночным сторожем или сотрудником охранной компании, который готов получить сотрясение мозга за 500 «лошадок» и небольшой процент добычи; и — вот про этого парнишку, спорить готов, вы ничего не знали — «цинковым». «Цинковой» не принимает непосредственного участия во взломе и проникновении; он лишь прогуливается руки в карманах. У него есть только один простой богом данный навык: он умеет распознавать «болонь», «штемпов», «тихарей» либо иную разновидность полиции, как бы цивильно ни была она одета, за двести метров темной ночью. Никто — и меньше всех сам «цинковой» — не знает, как ему это удается, но что есть, то есть. Во всем Лондоне имеется лишь три надежных специалиста этого профиля, и платят им так же, как «ежикам».

Стало быть, вот что я пытаюсь сказать: родись я в ином слое общества, я бы неплохо зарабатывал, «цинкуя». Два малых, замаячившие у меня за плечами, несомненно были «мусорами».

— Здрассьте, — произнес я.

— Детектив-инспектор Джаггард, — представился тот, что слева. — А это детектив-сержант Блэкуэлл. Мы из Отдела изящных искусств.

Я метнул еще один взгляд в зал выдачи багажа: карусель уже завращалась, и мои сопопутчики толпились вокруг нее. И тут я вдруг понял, из каких соображений мой анонимный благодетель так загадочно уверял меня в пользе Руо в Хитроу.

— Свети жестянку, — произнес я голосом Богарта.

— Прошу прощения? — осведомился ДИ.

— Давай-ка поглядим на бляху.

Парочка переглянулась, обменявшись скупыми улыбками.

— Здесь детективы не носят позолоченных щитков, — объяснил ДИ, — но вот мое удостоверение. Оно почти так же внушительно, и, в отличие от «жестянки», которую вы упоминали, не продается в лавке игрушек.

Удостоверение выглядело вполне правомерно.

— Честно замели, — довольно произнес я. — Что ж, ведите меня к ближайшему узилищу. Да, не будет ли сержант Блэкуэлл любезен забрать мой чемодан, пока мы с вами идем к «брюнетке»? Он как бы из такой свиной кожи, от «Гуччи», и на нем мои инициалы, не пропýстите.

— Это будет Ч. М. — Чарли Маккабрей, правильно, сэр? — уточнил сержант.

— Правильно, — одобрительно кивнул я.

— Тогда почему же, — спросил ДИ, — у вас в паспорте говорится, что вы бр. Ф. Розенталь, ОИ?

Подобно любому Пилату-шутнику [149], он не стал дожидаться ответа, но обходительно направил меня к одному из тех крупных черных автотранспортных средств, которые употребляют полисмены классом повыше. Через минуту-другую к нам присоединился ДС, обретший мой чемодан. Но отдавать мне его не стал. И не к Скотланд-Ярду направились мы, и не к тому, что фараоны именуют «Штаб-квартирой» — сержант повез нас к мосту Бэттерси, к новому строению на Южном берегу, кое отвели для Отдела серьезных преступлений после известного ограбления поезда (помните? [150]) и в коем ныне размещаются всевозможные эзотерические силы закона. Как, например, Си-II, измышляющая преступления, прежде чем их измыслят негодяи, где люди сидят на ступеньках и ждут этих последних. Либо Си-I, которая надзирает за шкодливыми полицейскими и с любовью именуется «Резиновыми Пятками»; равно как и Мартлендова Группа особых полномочий, или ГОП, — ну и, разумеется, Отдел изящных искусств, натренированный до того хорошо, что сотрудники его способны определить, каким концом вверх следует вешать Пикассо. (Последний, само собой, уже не в том положении, чтоб им противоречить.) Все это место крайне обезопашено и засекречено — вот только любой лондонский таксист доставит вас к нему безошибочно.

В уютной комнатке в цокольном этаже мне официально предъявили обвинение в незаконном въезде на территорию страны или в чем-то еще, столь же смутном, чтобы наутро меня можно было оставить под стражей, после чего мы опустились на три этажа в поместительном лифте, миновали тяжелую железную дверь, находящуюся под надзором камеры замкнутой телевизионной системы, набились в лифт поменьше и спустились еще на восемь этажей. Я небольшой любитель недр земли, но упомянутые недра — как раз то, к чему душа моя сейчас стремилась. Недра были населены крупными английскими полисменами мужескаго полу: нигде не наблюдалось ни единого американца, китайского официанта или воинственной фемины. Меня сопроводили в просто обставленную и хорошо освещенную комнату, сунули в розетку телефон, присоединили к нему магнитофон и пригласили совершить «положенный» звонок. Я ничуть не усомнился в том, кому мне следует звонить: я набрал номер миссис Спон, лучшего декоратора интерьеров в Лондоне и единственной от и до умелой личности, мне известной. Вкратце я обрисовал ей контуры моего затруднительного положения, попросил связаться с моим «маляром» (как мы, крысы «цвета», зовем наших адвокатов) и Иоанной, а также передать Джоку, чтобы он стоял на часах у телефона круглосуточно.

— Скажите ему, — настаивал я, — чтобы он никуда не отлучался, если не получит устных инструкций от вас или от меня. Если ему обязательно требуется играть в домино, он может пригласить в дом своих друзей, и пусть они пьют, пожалуйста, мое пиво — в пределах разумного. О, и еще, миссис Спон, — маляру лучше растолковать, что я не особо спешу на выпуль — никаких выяснений о правомерности содержания меня под стражей, пожалуйста: я желаю очистить свое имя от наброшенной на него мерзкой тени, а уже потом вдыхать воздух свободы.