Ганс Фаллада - Кошмар в Берлине

И действительно, едва переступив порог, они оказались в закопченном помещении, провонявшем гарью. Помещение было очень просторное — за счет обрушившихся перегородок.

Когда они нырнули в низенькую железную дверь, запах гари вдруг исчез, зато повеяло сыровато-кисловатым ароматом свежей известки. Вверх уходила широкая, скупо освещенная лестница, стены, казалось, только что покрасили, все пахло новьем, хотя новье было довольно убогое. Эту часть здания явно только что отремонтировали.

Поднявшись на второй этаж, они попали в ту самую редакцию, где Долль рассчитывал найти Фёльгера или хотя бы получить о нем какие-либо сведения. Чуть ли не заикаясь, он осведомился о человеке, который некогда занимался его книгами; у него внезапно возникло чувство, будто после катастрофы он только и делал, что стремился навстречу этому мгновению, и вот-вот — как он на это надеялся! — его изломанное прошлое все-таки соединится со счастливым будущим. Внезапно, в секунду между вопросом и ответом, он затрепетал, боясь услышать «нет», «ничего не знаем», словно тогда дверь в светлое будущее захлопнется перед ним навсегда.

И он перевел дух, когда услышал:

— Я спрошу, может ли герр Фёльгер вас сейчас принять. Как мне вас представить?

Называя свое имя, он чувствовал, как по всему телу разливается слабость: будто бы он стоял на краю пропасти, и у него закружилась голова, но счастливая случайность спасла его от падения.

Их провели в большое помещение, где царил беспорядок: оно больше напоминало кабину машиниста, чем кабинет редактора. Долль взглянул в изъеденное заботами старческое лицо, обрамленное жидкими седыми волосами. О боже! — с содроганием подумал он, пожимая протянутую руку, это же не Фёльгер, это какой-то древний дед! Это просто не может быть Фёльгер! Тот заговорил, а Долль в смятении подумал: «Может, он тоже потрясен тем, как я выгляжу. Я бы никогда его не узнал! Проклятая война — что она со всеми нами сделала!..»

А редактор тем временем взволнованно восклицал:

— Долль, неужели это вы! Вы же наверняка знаете: ходили слухи, что вы погибли. Мы все думали: вот, и он тоже! А теперь вот он вы! Присаживайтесь, сударыня, прошу! У меня тут, конечно, все довольно скромно…

И Долль слышал собственный голос, лопочущий так же растерянно и сбивчиво:

— Ну и что, что меня считали погибшим! Теперь, значит, сто лет проживу. А что, я могу! — Он чувствует взгляд Альмы, наблюдающей за ним, радуется, что она ведет себя смирно, не лезет вперед, и говорит вопреки своим первоначальным намерениям: — Кстати, познакомьтесь, герр Фёльгер — моя жена! — и добавляет, так как ему кажется, что на лице редактора промелькнуло удивление: — Мы поженились незадолго до конца войны.

— Да-да! — восклицает тот и кивает поседевшей головой. — Все меняется, все меняется — у меня тоже! — Он бросает взгляд на молодую женщину, и складывается впечатление, что у него тоже перемены в личной жизни. Он продолжает: — А теперь я снова, как до возникновения Тысячелетнего рейха, сижу в этом здании, постаревший и пощипанный жизнью, и выполняю ту же самую работу, что и раньше. Иногда мне кажется, будто все, что произошло со мной за последние двенадцать с половиной лет, на самом деле плод моего воображения, смутное воспоминание о ночном кошмаре…

— О нет! — возражает Долль. — У меня не так. Мне все эти ужасы пока еще кажутся весьма вещественными. Но конечно, ведь вы погружены в работу…

— А вы? Неужели ни над чем не работаете?..

— Ни над чем! Представьте себе, я был бургомистром! А потом долго болел, — и он начинает рассказывать обо всем, что творилось с ним в последние месяцы, о том, как нарастало ощущение безнадежности и одолевала апатия…

По ходу рассказа собеседник начинает ерзать и использует первую представившуюся возможность поведать Доллю, как тяжело пришлось ему, что ему и его близким довелось пережить!

Долль рассеянно слушает его жалобы, и на каждый страшный эпизод в его памяти всплывает свой, похожий, но еще более страшный. Едва дождавшись паузы, он снова принимается вываливать на Фёльгера все подробности своих злоключений.

И вдруг они останавливаются, смотрят друг на друга, и озабоченные лица озаряют слабые улыбки, — они уличили друг друга.

— Вот и мы делаем то же самое, — говорит Фёльгер, и улыбка его становится шире, — точно как те самые замечательные люди, над глупостью которых мы так любим потешаться. Каждому выпал на долю самый ужасный ужас!

— Да! — соглашается Долль. — При этом все мы прошли примерно через одно и то же!

— Именно, — кивает Фёльгер. — Все мы настрадались так, что сама способность страдать у нас уже отказала.

— Верно! — восклицает Долль.

И оба замолкают. Долль колеблется: не пора ли встать и уйти? Фёльгер ни словом не намекнул, что у него есть для Долля работа, и даже не предложил ему писать для газеты, которую сам же и редактирует. И даже если Фёльгер этого не чувствует, то Альма-то точно знает, с какими ожиданиями ее муж сюда пришел. Фёльгер, быть может, думает, что Долль просто хотел повидаться со старым знакомым. Но она-то знает, что с этого визита должна была начаться новая жизнь…

И все же! Все же! Именно из-за Альмы он не хочет прямо спросить у Фёльгера, не найдется ли у него для Долля работы. На глазах у Альмы он ничего клянчить не станет. Нет, единственное, что ему остается после явно затянувшегося, совершенно однозначного молчания, — это встать, проститься и уйти. Moriturus te salutat! Идущий на смерть приветствует тебя! Уйти и тихо, достойно умереть!

Мимолетно Доллю вспоминается другой писатель, врач, который когда-то был писателем, этот всеми забытый черепок. Как он говорил? Я все равно что умер. И Долль встает, протягивает руку:

— Пожалуй, пойду я, дорогой мой Фёльгер. У вас наверняка дел по горло…

— Да-да, — отзывается Фёльгер, пожимая протянутую руку. — Дел действительно невпроворот. Но я очень рад был с вами увидеться. Какое счастье, что вы живы! А уж как, наверное, вам Гранцов обрадовался! Передавайте ему от меня привет. Ведь это же он вам сказал, где меня найти?

— Нет! — отвечает Долль, не догадываясь, что сейчас услышит. И даже не задается вопросом, кто такой Гранцов, которому он должен передать привет от Фёльгера. — Нет, Фёльгер, я наткнулся на ваше имя в газете. И пришел сюда наудачу.

— Так вы не виделись с Гранцовом?!

— Нет, — осторожно отвечает Долль. — Пока еще нет.

— Пока еще нет! — восклицает собеседник. — Так вы, поди, даже не знаете, что Гранцов разыскивает вас уже несколько недель, с тех пор как прошел слух, что вы в Берлине?! Вы до сих пор этого не знаете, Долль?

— Нет, — опять отвечает Долль. — И честно говоря, я не знаю даже, кто такой Гранцов.

— Что?! — вскрикивает Фёльгер и в ужасе выпускает руку Долля, которую до этого сжимал. — Да нет же, вы не можете не знать, кто такой Гранцов! По крайней мере, вы должны знать его стихи! Или большой роман «Венделин и сомнамбулы»! Правда, — продолжает он, видя, что Долль упорно качает головой, — правда, Гранцов двенадцать лет прожил в эмиграции, и в 33-м году нацисты, естественно, запретили все его книги. Но все равно — вы должны были знать его еще до 33-го года!