Себастьян Фолкс - И пели птицы… [litres]

Много раз я ложился спать, мечтая о приходе смерти. Я чувствую себя недостойным. Виноватым в том, что выжил. Смерть не придет, я обречен вечно плыть по течению настоящего времени.

Не знаю, за какие дела я осужден на такое существование. Не знаю, что натворил кто-то из нас, чтобы вытолкнуть мир на его нынешнюю противоестественную орбиту. Нас ведь отправляли сюда всего на несколько месяцев.

Никто из детей будущего поколения никогда не узнает, на что это было похоже. Они этого никогда не поймут.

Когда все закончится, мы тихо смешаемся с живыми и ничего им не скажем.

Мы будем разговаривать, спать, заниматься повседневными делами – совсем как люди.

Мы запрем все, что видели, в безмолвии наших душ, – там, куда не сможет пробиться ни единое слово.

Стивен отложил перо и записную книжку. Стояла ночь. Лунный свет заливал склоны поднимавшихся за деревней холмов. Стивен закурил новую сигарету перевернул страницу журнала. У кресла лежала на полу стопка других, уже просмотренных. Глаза его пробегали по страницам, однако он почти не читал.

Он встал, вышел во двор за домиком. Из-под ног брызнули куры.

Он вышел на улицу. Дорога, частью которой она стала, была еще не достроена. Ноги его ступали по лужам, перешагивали через россыпи щебня. Дойдя до шоссе, он огляделся. Вдали негромко били пушки, раскаты взрывов походили на звук, создаваемый идущим по насыпи поездом.

Стивен постоял, дыша всей грудью. Где-то заухала сова. Он вернулся на улочку, несколько раз прошел ее из конца в конец. Сова напомнила ему о детстве – мальчишки издавали такой же звук, прикладывая ладони ко рту. Детство казалось Стивену до того далеким, точно прожил его не он, а кто-то другой.

Возвратившись на квартиру, он застал там Маунтфорда, игравшего в карты с лейтенантом по фамилии Тайлкоут. Маунтфорд предложил Стивену присоединиться к игре, но тот отказался и просто сидел, оцепенело наблюдая, как они передвигают по столу засаленные картинки.

Утром, чтобы увидеться с Греем, он прошагал две мили, отделявшие деревню от штаба батальона.

Когда он вошел в кабинет Грея, тот вскочил на ноги.

– Рейсфорд! Как приятно снова увидеть вас. Учтивые вы все-таки люди, штабные, – взял да и пришел в гости.

Грей почти не изменился, он по-прежнему походил на терьера, в приступе любознательности склоняющего голову набок. В усах его и в шевелюре появились проблески седины, но движения оставались быстрыми и уверенными.

Он отодвинул от стола кресло, указал на него Стивену, тот сел.

– Курите, – сказал Грей. – Ну-с, так. Довольны вы своей жизнью, всеми этими никому не нужными картами и списками?

Стивен вздохнул.

– Мы… существуем.

– Существуете? Боже милостивый, не такие слова ожидал я услышать от фронтовика вроде вас.

– Наверное. Но, если помните, сэр, я о переводе в штаб не просил.

– Помню, и очень хорошо. Однако мне казалось, что бои вас вконец измотали. И заметьте, до такого состояния доживают отнюдь не все. Об этом заботятся пули.

– Да. Мне повезло.

Стивен набрал в легкие сигаретного дыма, закашлялся.

Грей глянул в окно, закинул ноги на стол.

– Как вам известно, наша часть поработала довольно прилично. Ужасные потери на Сомме, но у кого их не было? В остальном все недурственно. Оба батальона почти укомплектованы.

– Да, я знаю, – сказал Стивен и улыбнулся. – Мне довольно многое известно о численности частей, которые стоят в этом районе. Больше, чем в то время, когда я был на передовой.

Грей быстро покивал, постучал себя кончиком ручки по зубам.

– А скажите-ка, – попросил он, – когда война закончится и полк возведет мемориал, какие слова вы бы на него поместили?

– Не знаю. Я полагал, что мемориал будет дивизионным. И на нем будут, наверное, перечислены бои, в которых участвовал полк.

– Да, – согласился Грей. – Получится список, которым можно будет гордиться, не правда ли?

Стивен не ответил. У него эти труднопроизносимые названия гордости не вызывали.

Грей сказал:

– Ну ладно, у меня для вас хорошая новость. Ваша работа в штабе закончилась. Вы возвращаетесь на передовую. – Он помолчал. – По-моему, этого вы и хотели.

– Я… Да, наверное.

– Вид у вас не очень-то радостный.

– Мне не по силам радоваться тому, что происходит на этой войне. Но и огорчения я не испытываю. Мне все равно.

– Теперь слушайте. Довольно скоро начнется наступление. Весь наш растянутый фронт должен будет быстро продвинуться вперед, на территорию Германии. Некоторые части, как вам известно, уже продвигаются. Если хотите вести в бой свою прежнюю роту, пожалуйста. Ее временный командир станет вашим заместителем.

Стивен вздохнул, но ничего не сказал. Хотелось бы ему ощутить радость или волнение.

Грей встал, обошел вокруг стола.

– Вы подумайте о надписи на мемориале, Рейсфорд. Подумайте о смрадных городках и паршивых деревушках, названия которых покроют ложной славой толстозадые историки, просидевшие всю войну в Лондоне. Это мы были здесь. В наказание бог весть за что мы были здесь, а наши товарищи умирали в этих омерзительных городах и селениях. Мне ненавистны их имена. Ненавистно их звучание, ненавистна мысль о них, я даже не могу заставить себя их перечислить. Но послушайте… – он подошел к Стивену почти вплотную. – В самом низу, под этими названиями, будут высечены пять слов. Тех, кто прочитает названия, затошнит. Но добравшись до конца, они склонят головы, хотя бы ненадолго. «Последнее наступление и разгром врага». И не говорите мне, что вам не хотелось бы соединить свое имя с этими словами.

Стивен усмехнулся.

– Мне действительно все равно, что…

– Да идите вы! – рявкнул Грей. – Должно же быть среди этих слов хоть одно, которое вам нравится.

– Пожалуй, «последнее», – сказал Стивен.

Грей потряс его за плечи:

– Молодец! Я сообщу вашим солдатам, что вы скоро будете с ними.

Перед подрывом Мессинского хребта работа проходчиков достигла высшей точки напряжения. После этого солдат Уира распределили по трем ротам инженерных войск, приданным дивизии, в которой служил Стивен. Работа там была не такой трудной и не такой интересной.

Джек Файрбрейс написал домой:

Милая Маргарет!

У меня выдалось несколько свободных минут, и я решил написать тебе. Спасибо за посылку, она пришла вчера, правда, несколько поврежденной. Ты вкладывала в нее бритвенные лезвия?

Мы снова занимаемся ремонтом дорог. Работа тяжелая, хотя большинство солдат считает, что она лучше подземной. Нам приходится заполнять большие колдобины камнями и тем, что здесь называют «фашинами», – это такая смесь грунта, битого кирпича и остатков разрушенных домов.