Рене Баржавель - Дни мира

Роман

Les jours du monde (Dames à la Licorne #2) (1977) René Barjavel, Olenka de Veer

Перевод с французского Игоря Найденкова

Первый роман дилогии Рене Баржавеля и Оленки де Веер «Девушки и единорог» — это семейная сага, история пяти девушек, дочерей Джона Грина, родившихся и выросших в Ирландии, на затерявшемся между землей и океаном островке, клочке земли, овеваемом всеми ветрами Атлантики и омываемом Гольфстримом. Они разные, и их ждет разная судьба…

Их история началась почти тысячу лет назад, когда граф Фульк Рыжий взял в жены девушку-единорога, и потомками от этого брака стали, наряду с властителями Европы и многими знаменитостями, и дочери Джона Грина.

Действие романа, в котором перемешаны исторические реалии и ирландские легенды, охватывает один из периодов борьбы ирландцев против английского господства, борьбы, в которой союзницей вождя фениев, потомка ирландских королей О’Фаррана становится Гризельда, самая мечтательная, самая отважная из пяти сестер. И О’Фарран, превратившийся в Шауна, становится прекрасным принцем, увозящим Гризельду на волшебном корабле за океан.

В продолжении романа «Девушки и единорог», романе «Дни мира», две девушки из пяти — Гризельда и Элен — и их сыновья переживают переломные моменты истории человеческой цивилизации, когда наряду с быстро развивающейся техникой (электричество, автомобили, самолеты…) чудовищно разрастаются арсеналы, которые политики собираются использовать в надвигающейся мировой войне. Героев романа захватывает вихрь событий, переносящий их из Парижа в Пекин, затем в пустыню Гоби, в Россию, в Бангкок, в небольшой курортный городок Трувиль… Дети двадцатого века, они остаются воинами и художниками, стремящимися реализовать свое предназначение несмотря ни на что…

Игорь Найденков

Остров существовал отдельно от мира. Узкая дамба, связывавшая остров с Ирландией, на самом деле ни с чем его не связывала. Пять дочерей сэра Джона Грина выросли среди цветов, в обители света, в компании с невидимым единорогом, белохвостым лисом, героями гэльских легенд и табличками легендарной шумерской цивилизации, в которых их отец каждый день отыскивал все новый и новый смысл. Все это было для девушек единственной реальностью. На другом конце дамбы начиналась неведомая вселенная, огромная, полная тайн. Она не привлекала их, потому что они были счастливы на своем острове.

И это продолжалось до того неизбежно наступающего момента, когда у девушек возникает необходимость стать женщинами. Они преодолели жалкий мостик, связывавший остров с миром, а одна из них уплыла в океан. Они отправились на встречу с любовью, с Богом, с приключением, уверенные, что найдут в тысячу раз больше того, что имели на острове Сент-Альбан.

Но дни мира не похожи на утро острова…

Ротационные машины газеты «Матэн» остановились. Свежий номер был отпечатан. На нем стояла дата: 31 января 1907 года. На первой полосе эта крупная парижская газета опубликовала в трех колонках материалы о том, что она называла «великим вызовом»:

«Найдется ли лицо или группа лиц, которые решатся проехать этим летом на автомобиле по маршруту Пекин — Париж?»

Печатники в плащах и котелках разъезжались по домам на велосипедах по ночным улицам. Шеф отдела клише с больными ушами надел шерстяной шлем. Осень была очень холодной.

Томас спал на верхнем этаже круглого дома в Пасси. Он был сыном Элен, дочери сэра Джона Грина. Томасу исполнилось шестнадцать лет.

Над Трокадеро взошло солнце. Большой белый ворон, давно кружившийся над домом, заложил крутой вираж, спикировал и уселся на отливе окна, выходившего на восточную сторону.

Затем он отряхнулся и позвал:

— Томас!.. Томас!.. Ворон плохо произносил согласные. Томас услышал: «Ко-а!.. Ко-а!..» Он чихнул и пошарил под подушкой, пытаясь нащупать носовой платок. Его уложил в постель грипп.

Ворон принялся стучать клювом по стеклу. Томас крикнул:

— Шама, дуралей, прекрати! Я сейчас подойду! Он подбежал к окну. В камине угольные брикеты превратились в груду пепла. Солнечные лучи бросали на тюлевые занавески легкие тени цветов, нарисованных инеем на стеклах. Томас приоткрыл створку окна, впустил ворона и тут же закрыл ее, после чего поспешно вернулся в теплую постель.

Шама опустился на пол перед камином, посмотрел на сгоревшие брикеты и недовольно пробурчал:

— Кррроааа! У него хорошо получались «р» и «а». Это был белый как снег ворон с хитрыми черными глазами. Он не был альбиносом, так как для альбиносов характерны красные глаза; он был настоящим белым вороном, одной из звезд среди воспитанников Леона Альтенциммера, белоснежным шедевром наследственности, ухитрившейся наряду с десятками тысяч черных воронов создать одного белого. Точно так же у обычной пятнистой пантеры среди выводка рыжих детенышей внезапно рождается один черный.

В этом доме нередко появлялись редкие птицы и невиданные животные вроде броненосцев или утконосов; обычными считались лошади, на широкой спине которых танцевали наездники или сидели меланхоличные львы, вылизывавшие, зажмурившись, лапы.

Животные появлялись и исчезали, а Шама оставался. Леон всегда отказывался продавать его, хотя время от времени соглашался одолжить птицу какому-нибудь цирковому артисту. Ворон умел вытаскивать нужную карту из колоды и наигрывать клювом на серебряных колокольчиках мелодию «Голубого Дуная». Он опускался на плечо самой красивой зрительнице и нашептывал ей на ушко гусарские комплименты, вызывавшие у нее краску на щеках. Именно Леон научил Шаму многим словам, и так удачно, что тот говорил на французском со швейцарским акцентом, добавлявшимся к его вороньему акценту.

Одним взмахом крыльев Шама перебрался на кушетку и улегся на нее, несколькими движениями тела создав в покрывале мягкое углубление, похожее на гнездо. Потом он произнес «Крррум!», что отражало абсолютное блаженство. Ему было жарко; распушившись, он слился с белым кружевным покрывалом. Его клюв, словно магнитная стрелка компаса, указывал на входную дверь; он знал, что к комнате приближается Элен, несущая поднос с соблазнительно пахнущими тарелочками: яичница-глазунья из двух яиц, овсянка, большой чайник, пар из носика которого крутился, словно смерч, когда она вошла в комнату. Кроме того, на подносе стоял флакончик с йодом, десять капель которого она добавила в чашку с горячим молоком, и комната внезапно заполнилась запахом моря. Томас ничего не почувствовал. Он безропотно выпил розоватое молоко с йодом. Элен узнала об этом целительном средстве от княгини Кольчинской, сыну которого она давала уроки английского. Княгиня утверждала, что именно этим лекарством был вылечен Лев Толстой, заболевший гриппом в ледяной России в возрасте ста лет. Шама подковылял к Томасу. На каждом шагу его лапы с растопыренными звездочкой пальцами погружались в пышную ткань. Приблизившись к подносу, он, совсем по-собачьи, сел на свой широко расправленный хвост, распахнув при этом клюв, в котором, казалось, мог поместиться чайник. Томас опустил ему в клюв кусочек хлеба. Мгновенно проглотив его, Шама снова открыл клюв.