Николай Фробениус - Застенчивый порнограф

— Скоро увидимся, — прошептал он и улыбнулся ей.

Он пошел быстрым шагом по гравиевой дороге к дому на болоте. На обратном пути он сжимал в руке пленку и оглядывался по сторонам, как детектив. Места, освещенные желтым светом фонарей, он старался проходить быстрее и прятался от проносящихся мимо машин. Добравшись до гавани, Симон улегся под мокрый брезент рядом с пристанью, к которой был причален корабль «Перформа», с флагом страны П.

Пока из брюха корабля выгружали контейнеры, он следил за командой, за тем, как они работают. Час спустя матросы сошли на берег и направились в какой-то маленький барак. На вахте остался молодой парень. Он спал сидя, зажав в пальцах горящую сигарету. Симон поднялся, на цыпочках пробежал по причалу шмыгнув мимо спящего вахтенного, и пробрался в брюхо корабля, вскарабкался на контейнер, открыл крышку и влез в него. Там валялась кипа журналов с фотографиями голых женщин с высунутыми языками и мужчин без волос. Корабль отчалил от пристани, а он барахтался на этих журналах. Море качало судно, журналы скользили по контейнеру, прилипали к Симону, наваливались на него. Он кое-как добрался до крышки и открыл ее, решив, что лучше спать на голом полу. С пледом и термосом под мышкой, Симон спрыгнул с контейнера и нашел местечко в углу. Потом он обнаружил углубление в стенке и устроился за ящиком с деталями машин, и этот закуток защищал его от лютого холода, поднимающегося с пола.

Он думал о Саре, о ее щеках, пахнущих яблоками губах, закрытых глазах. Он продолжал лежать между контейнерами в трюме грузового судна, курсирующего посреди Северного моря. Корабль медленно покачивался. Стоял холодный январь, Симон три раза обмотался пледом, но все равно продрог. Он мерз и думал о Саре. Никогда еще она не возникала перед ним так отчетливо.

Их двор, засохшая груша, скамейка, велосипедный штатив, темные окна, солнце, скользящее над крышей, солнечный свет, падающий на ее лицо, вот она закрывает глаза…

Все это он видел так ясно, словно перед ним разложили целую серию фотографий и словно все залито солнечным светом.

Он не знал, что случилось с Сарой. Он не хотел об этом думать. Но собирался написать ей письмо, когда окажется в чужой стране.

Лежать на стальном полу большого корабля было холодно. Разумеется, в двенадцать лет он не мог привыкнуть лежать на стальном полу. Время от времени раздавался скрип лестницы, звучали чьи-то голоса. Иногда ему даже казалось, что он слышит, как шумит море и как хлещет по палубе дождь. Но в первую ночь никто не пришел и не побеспокоил его, никто его не арестовал. Море под кораблем было спокойно. До него донесся отдаленный шум города: рев машин, крики. Корабль входил в порт. В конце палубы открылись паромные ворота. Симон скорчился. Закрыл глаза. Он слышал голоса, рев машин, скрежет металла. Когда наконец все стихло, он открыл глаза. Вокруг было темно. Контейнеры исчезли. В трюме было пусто. Он надеялся, что пройдет не меньше суток, прежде чем его обнаружат, ведь тогда они не смогут узнать, когда и где именно он пробрался на борт. Он знал, что граница страны, куда он направляется, закрыта, и, если они поймут, откуда он, его вернут домой с первым самолетом. А он надеялся, что корабль возвращается в П.

Симон лежал в маленьком закутке и обдумывал план, что он будет делать в чужой стране. Он найдет полицейского и освободит Сару. Симон закрыл глаза и представил себе бурное темное море. Где-то далеко маячил берег страны П.

Многие считают, что дети ни в чем не разбираются. Например, не понимают, что такое любовь. Не стану ничего говорить, но мои глаза замечают иногда то, чего другие не видят.

Знаю, письмо должно начинаться не с этих слов.

Письмо должно начинаться словами: «Дорогая, привет! Как ты поживаешь? Хорошо или нет?»

Милая Сара, привет, где ты?

Я не знаю, где ты, но скоро найду тебя и отдам это письмо, чтобы ты прочла его. Я не знаю, где ты, и потому не могу послать его. Но мне хочется написать тебе, и скоро я найду тебя.

Когда ты исчезла из дому, я не хотел ни с кем говорить, ничего никому не сказал, а после убежал. Себастиан пригрозил задушить меня, если я не расскажу ему обо всем что знаю. Но я ничего не выдал этому гаду. Сначала я решил найти тебя. Я пробрался на борт корабля, который плывет в страну П., ведь мне тоже надо туда. Я убежал, чтобы найти тебя и Петера Фема и ослепить его. Сделаю его слепым, так и знай. Корабль всю ночь качало, я думал, что он перевернется и пойдет ко дну. Я лежал скорчившись между высокими холодными контейнерами, красными от ржавчины. Я спал, просыпался и снова засыпал, под конец перестал понимать, утро это или вечер. Я проснулся и увидел двух человек в комбинезонах. Они нагнулись надо мной, от них пахло солеными огурцами. Они уставились на меня, вытянув и без того длинные рожи. Мне казалось, будто они стояли так целую вечность. Потом вдруг начали орать. Нагнулись надо мной и кричали, но я ничего не понял и тихонько заплакал. Потом повели меня по длиннющему стальному трапу. Мы пришли в каюту капитана, в красивой форме с золотыми и серебряными нашивками. Капитан долго молча смотрел на меня. Оба караульных стояли уставясь в пол, а капитан думал. Вдруг глаза его замигали, словно он собирался заплакать. Он стал ласково говорить со мной, но я не понял ни слова, а если бы и понял, то все равно ни словечка не сказал бы этим свистунам. Ты ведь знаешь, Сара, меня не так легко провести. Капитан моргал и показывал на какую-то комнату, вздыхал и ласково смотрел на меня. Дневальные отвели меня в комнату с большим телевизором. Они заспорили и стали вырывать друг у друга пульт, пока более сильный не победил. Сильный поглаживал и постукивал по этой штуке, а тот, что послабее, смотрел на него с кислым видом. Но оба они ухмылялись и, видно, были довольны. Я сидел и смотрел на большущий экран, на котором одна голая женщина натирала другую маслом. А потом они лизали друг друга между ног, покуда не начали закатывать глаза и гримасничать. Меня чуть не стошнило, до того было противно на это глядеть.

Вахтенные как-то странно смотрели друг на друга и громко хохотали, они поворачивали мою голову к экрану и заставляли смотреть, как женщины играют с какой-то палкой и стонут и лица у них делаются все более странными. Потом они закончили возиться, легли рядом, начали спокойно гладить друг друга, и лица у них опять стали нормальные. Тот вахтенный, что посильнее, подошел к столу, положил пульт и выключил телевизор. Он сказал мне что-то и потрепал по голове. Другой ухмыльнулся, глядя мне в лицо, в углу рта у него выступила слюна.

Я не скучаю по своему городу. Я решил никогда не скучать по Одеру, не думать о маме и тете Элене. Буду думать про облака и камни, ведь облака и камни во всем мире одинаковые.