Рене Блек - Крысы

Тело постепенно замирает, руки вытягиваются вдоль бедер, матрац приминает груди.

За закрытыми веками возникает упитанное лицо сына, лицо, казавшееся таким уравновешенным.

Вдали, во тьме гудит буксирный пароход. На бульваре пусто, серые, каменные церкви живут своей обособленной жизнью под мягким светом луны. С крыши все еще доносятся нетерпеливые стоны котов.

Мосье Руссен храпит около уснувшей супруги.

Филипп Руссен ожидает трамвая около собора, в двух шагах от остановки. Перед ним проходит и теснится толпа, — за узким пространством, отведенным для пешеходов, снуют в обе стороны автомобили. Впереди гомон толпы, позади шум моторов, гудение автомобильных рожков.

Филипп злится, он запаздывает, и толкотня раздражает его.

Мидинетки, держась за руки, стайками пробираются сквозь толпу; они смеются, останавливаются, расстаются, снова нагоняют друг друга, пускаются вдогонку за товаркой, отставшей от уже прошедшей группы, наталкиваются на молодых людей, визжат, высмеивают почтенную жеманную даму, выведшую погулять собачку, назначают приказчикам свидания для совместной загородной прогулки в воскресенье и шумно прощаются, когда трамвай увозит одну из них.

Но сегодня Филипп не смотрит на девушек, не тянется жадными губами к вырезам блузок. Когда его волнует желание, у него оживляются только губы, ибо в городе, где ты родился, где тебя все знают, ни в коем случае не следует показываться с женщиной. Поэтому обычно он приставал к барышням из магазинов только с наступлением темноты, в плохо освещенных улицах и вдали от центра; когда они бывали сговорчивы, он увозил их в лес, на зеленую травку. Автомобиль чрезвычайно удобен в этих случаях, он упрощает скучные подробности. При помощи автомобиля тут же достигаешь цели.

Сейчас он не глядит на женщин, пышущие здоровьем мидинетки, снующие взад и вперед, вызывают в нем отвращение. Он ждет трамвая; он замечает мосье Жарделя, тот отдувается, у него астма. Филипп ему кланяется. На мадемуазель Викур пальто в обтяжку, он ей кланяется. Авто Шарронов свеже покрашено. Он кланяется мадам Шаррон, которая носит глубокий траур по матери. Она постарела, возраст берет свое. «Ах, эти девушки, снующие взад и вперед все они потаскушки, все на один лад, ловят молодых людей хорошего круга, разводят сантименты, а когда попадешься, так в тебя вцепятся, так вцепятся, что никак от них не отделаешься», — думает он. Он запоздал, он только что расстался с Люси, своей любовницей, по окончании занятий перекинувшись с ней украдкой несколькими словами за казармами на Марсовом поле. Она беременна. Все средства, которые, по его настоянию, она приобретала в аптеке, не привели ни к чему. Беременна, дрянь этакая! И кажется, ничуть не беспокоится. Говорит, что сама воспитает ребенка. Внебрачный ребенок. Скоро весь город по сходству узнает, чей он — руссеновский.

«Ну нет, пусть выпутывается, как знает, но от ребенка надо отделаться».

Проходят трамваи с красными, синими, оранжевыми дощечками, но желтого все еще нет. «Вечно запаздывает», — брюзжит Филипп; он поздоровался с председателем суда, который, слегка сутулясь, Протискивается в толпе между кассиром Французского балка и белой блузой разносчика кондитерских товаров, обгоняет трех девочек на побегушках, которые замедляют шаг и любуются его величественной седой бородой.

Впервые Филипп, уверенный в своем умении согласовать свою чувственность, солидность положения сына известного адвоката и рассудочную мораль матери, боится скандала. Сын Руссенов наградил животом девушку простого круга, сын Руссенов прижил с ней ребенка, — нет, это невозможно!

Он нервно застегивает пиджак. Жилетка тесновата, он начал полнеть, и, хотя он среднего роста и крепкого телосложения, он боится, как бы у него не было брюшка; и от этой перспективы раздражение его только увеличивается. Вдали появляется его трамвай. Вагоновожатый растет, фонарь растет, появляется весь вагон целиком, в свою натуральную величину, знакомый вагон.

Молодой человек отпихивает локтем мальчика, задевает простоволосую работницу, наступает на ногу кондуктору, который как раз сменяется, и на мгновение заслоняет узкий проход. Он спешит; какое ему дело, что женщина, у которой на одной руке ребенок, а на другой— сумка для продуктов, откуда торчат деревянные грабли и жестяное ведрышко, не может пройти; он спешит. И кондукторша не останавливает его, так как его знают на этой линии. Какое значение имеет вся эта мелюзга по сравнению с встревоженным Руссеном, обдумывающим, как уберечь свою репутацию порядочного человека. Если бы он знал, он воспользовался бы своей машиной. Он протискивается в уголок на площадке и остается в одиночестве, ибо пассажиры расселись по местам.

Трамвай едет под гору, вагоновожатый тормозит и непрестанно нажимает на звонок, предупреждая прохожих, недостаточно быстро уходящих с дороги.

Женщины — в прозрачных блузках, так как уже становится жарко. На некоторых мужчинах — соломенные шляпы. В витринах магазинов готового платья на плетеных креслах сидят манекены в купальных костюмах, а дети-манекены играют опилками, изображающими песок.

Филипп ничего не видит, он думает.

«А что, если мать, считающая меня серьезным молодым человеком, узнает о моей связи…» И чего ради согласился он пойти к этой машинисточке, а главное, чего ради, вот уже скоро год, по нескольку раз на неделе ночует у нее. Чего ради? Надо было довольствоваться плодами, сорванными в зеленеющем лесу, а затем расстаться. Кто знает, может быть, он мог бы стать любовником своей двоюродной сестры Эвелины Майе… А теперь его связала по рукам: и по ногам Люси, которая ему опротивела. Да, опротивела, ему надоел ее вид недотроги. Но почему же он не мог отстать от нее?

Он раздумывает, трамвай останавливается, входит народ. «Может быть, я сентиментален? О, нет; завести интрижку, — это так, но любить простушку, которая не знает даже вкуса гусиной печенки и все сводит к себе одной, как животное, даже не помышляя о возможности духовной жизни; нет, благодарю покорно».

Трамвай идет через мост около открытого кафе, где приходят в соприкосновение две группы людей; те, которые пьют, и удобно располагаются в плетеных креслах, и те, которые не присаживаются к столикам, потому что им нечем заплатить за слишком дорогие спиртные напитки; там и сям среди второй группы мелькают дамы, которым не полагается занимать столики, — это дамы общества, дожидающиеся трамвая.

Филипп замечает Жака де-Сардера и рядом с ним молоденькую блондиночку. Он тотчас же соображает, что это, должно быть, та вышивальщица, с которой его приятель, сын мэра, познакомился в сочельник.