Ибрагим Аль-Куни - «Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

Заводила разговор о том, приглашу ли я ее в кино, или вдруг начинала рассказывать об умершем ребенке.

Мы поднялись на вершину горы. Танцовщица поставила барабан на скамейку посреди иссохших трав и платочком обтерла пот с лица. Потом смахнула пыль со своих ног и вдруг, присев передо мной на корточки, стала смахивать дорожную пыль с моих длинных хакама. Я рывком откинулся назад, и она невольно упала на колени. Низко пригнувшись, танцовщица ползала вокруг меня и все же отряхнула пыль с моей одежды. Наконец, спустив свой подоткнутый кверху подол, она встала и перевела дыхание.

— Сели бы отдохнуть! — сказала она.

Мимо пролетела стая птичек. Было слышно, как шелестят сухие листья, когда птицы садятся на ветки, — такая тишина стояла крутом.

— Почему вы так быстро шли? — Танцовщице, видимо, было очень жарко.

Я легонько постучал пальцем по барабану, и птицы испуганно вспорхнули.

— Ах, как хочется пить!

— Погодите, пойду поищу воды.

Но танцовщица скоро вернулась ни с чем из рощи пожелтевших деревьев.

— А чем вы заняты, когда живете на Осиме?

Тут вдруг танцовщица ни к селу ни к городу назвала два–три женских имени и принялась лепетать что–то уж совсем для меня непонятное. Кажется, дело происходило в Кофу, а не на острове Осима. Должно быть, речь шла о ее подружках, она училась в начальной школе два года. Танцовщица рассказывала бессвязно, что на память придет.

Мы довольно долго ждали, пока наши молодые спутники достигли вершины. Матушка догнала нас очень нескоро.

Когда мы спускались, я нарочно отстал от других вместе с Эйкити и завел с ним неспешную беседу.

Но не успели мы пройти и двух тё, как танцовщица бегом поднялась к нам вверх по тропинке.

— Там внизу источник. Поторопитесь! Смерть как пить хочется, но мы ждем вас.

Вода… Я быстро сбежал вниз. В тени деревьев из скалы бил чистый ключ. Женщины обступили его.

— Пожалуйста, испейте первым. Погрузишь руки, вода замутится, да к тому же после нас, женщин, источник станет нечистым, — сказала матушка.

Я стал пить ледяную воду из пригоршни. Женщинам не хотелось уходить отсюда. Выжимая досуха полотенце, они отирали с себя пот, ливший ручьем.

Спустившись с горы, мы вышли на дорожный тракт, ведущий в Симоду. Показались дымки над печами угольщиков. Мы расположились отдохнуть на бревнах у обочины. Танцовщица, присев на корточки посреди дороги, принялась расчесывать своим розовым гребешком взлохмаченную шерсть щенка.

— Зубья поломаешь, — сделала ей замечание матушка.

— Ничего! Купим в Симоде новый.

Я–то еще в Югано задумал выпросить на память гребешок танцовщицы. Она вкалывала его спереди в прическу, и вдруг чешет им собаку… «Куда он теперь», — огорчился я.

На другой стороне дороги лежала куча связок мелкорослого бамбука.

— В самый раз годится для дорожной палки, — сказал я, когда мы с Эйкити первыми тронулись в путь.

Танцовщица догнала нас бегом. Она несла в руках бамбуковую трость выше себя ростом.

— Это еще зачем? — спросил Эйкити.

Девочка чуть смущенно подала мне бамбук.

— Ну и зря! Такая толстая бамбучина, сразу видно. что краденая. Нехорошо, если заметят. Сейчас же отнеси назад!

Танцовщица вернулась туда, где лежали связка бамбука, и мигом примчалась обратно. На этот раз она подала мне трость не толще пальца, потом упала навзничь на межу поля и, трудно переводя дыхание, стала ждать других.

Мы с Эйкити без остановки отшагали пять–шесть кэнов [87] Кэн — мера длины, 1,81 метра .

— Важность какая! Можно выдернуть и вставить золотые, — вдруг донесся голос танцовщицы.

Я обернулся. Танцовщица шла рядом с Тиёко, матушка несколько позади, рядом с Юрико. Не замечая, что я оглядываюсь и прислушиваюсь, Тиёко подхватила:

— Правда, правда. Надо бы ему сказать.

Верно, разговор шел обо мне. Тиёко сказала, что зубы у меня неровные, а танцовщица возразила, что можно вставить золотые. Обсуждали мою наружность, но это не обидело меня, не заставило насторожился, напротив, меня охватило чувство дружеской близости.

Некоторое время они разговаривали тихо. Вдруг я разобрал слова танцовщицы:

— Он хороший!

— Что ж, пожалуй. Похоже, что хороший.

— Нет, вправду хороший человек. Хороший, хороший!

Голос звучал так искренно… В немногих словах по–детски откровенно выплеснулось сердечное чувство. Она заставила меня самого по–настоящему поверить, что я хороший человек. Радостно глядел я на облитые светом горы. В глубине век что–то слегка пощипывало.

В свои двадцать лет я подверг себя беспощадному анализу и пришел к выводу, что духовно вконец искалечен сиротством. И не в силах победить тоску отчаяния, отправился в путешествие по Идзу. Вот почему я был так несказанно счастлив! Значит, я в обычном житейском смысле кажусь людям хорошим. А как удивительно светлели горы! Сказывалась близость залива Симода.

Размахивая бамбуковой палкой, я сбивал головки осенних цветов.

На дороге, возле какой–нибудь деревни, иногда бросалась в глаза дощечка с надписью: «Нищим и бродячим музыкантам в деревню заходить строго запрещается».

Гостиница Косюя находилась на северной окраине Симоды. Я поднялся вслед за моими спутниками в комнатушку на втором этаже, примостившуюся под самой кровлей. Потолка не было. Когда я присел на край окна, голова моя почти касалась крыши.

— У тебя плечи не натрудило? — несколько раз заботливо осведомилась матушка у танцовщицы.

— Нет, руки не болят.

Танцовщица сделала несколько красивых движений руками, словно ударяя по барабану.

— Не болят. Могу играть, могу.

Я поднял барабан:

—О–о, какой тяжелый!

— Да, тяжелее, чем вы думали. Тяжелее вашей сумки, — засмеялась танцовщица.

Мои попутчики оживленно обменивались приветствиями с постояльцами гостиницы. Это была своя компания: бродячие артисты и балаганщики. Похоже, что город Симода служил гнездом для этих перелетных птиц. Чей–то ребенок, топая ножками, забежал в комету. Танцовщица дала ему медяк.

Кот да я собрался уходить из гостиницы Косюя, танцовщица первой вышла в прихожую и повернула мои оставленные у порога гэта носками к выходу.

— Возьмите меня в кино, — шепнула она, словно бы сама себе.

Какой–то человек, смахивавший на громилу, проводил меня до полдороги. Мы с Эйкити пошли в гостиницу, хозяин которой был раньше градоправителем. Я принял ванну и вместе с Эйкити пообедал свежей рыбой.

— Купите хоть немного цветов для завтрашней поминальной службы, положите их на алтарь. Пусть это будет от меня, — на прощанье я передал Эйкити немного денег.

Завтра утром я должен был отплыть на пароходе. Деньги у меня были на исходе, а надо было еще добраться до Токио. Бродячим артистам я сказал, будто мне поневоле приходится прервать путешествие, этого–де требуют занятия.