Ибрагим Аль-Куни - «Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

Цэнгэл не понимал всех этих тонкостей и сказал:.

— Наши соседи что потерянное колесо телеги. Каталось, каталось по свету и вот нашлось. С соседом познакомься. Народ они простой, без церемоний.

— Конечно, познакомлюсь. Чем на печи сидеть, лучше с хорошими людьми знакомиться. Особенно с хорошенькими девушками.

При этих словах Содгэрэл, кокетливо выгнув стан, направилась маленькими шажками к двери и вышла. Жаргал, не отрывавший от нее глаз, пробормотал только:

— Небо мое, как хороша!

Потом он подсел ко мне, обнял за плечи и пристально посмотрел мне в глаза.

— Жена у тебя стала какая–то уютная, складная, а в глазах радость появилась, — сказал он Цэнгэлу.

Цэнгэл выбил трубку об пол и ответил, довольный:

— А как же иначе. Уж три года в женах. Жеребенок и тот, пообтесавшись, линьку сбрасывает.

— Не собирается ли Алимаа наша нянчить кого–нибудь?

— Пока еще не собралась.

В это время как раз я закончила стряпню. Цэнгэл поставил на стол бутылку водки. Не успел он наполнить рюмки, как пришел Муна Гуай. Увидев водку, он радостно воскликнул:

— В аккурат угадал! Так и думал, что на угощенье попаду.

— Ну, отец, какие бузы нам Алимаа состряпала!

— Присаживайтесь, Муна Гуай, без стеснения, отведайте. Все мы ваши дети, — пригласил Цэнгэл.

— Какие еще стеснения? Да только под старость стоит свое дитя увидеть, сыт становишься. Мне чашки бульона теперь хватает. А вот от этой крепкой водички не откажусь. Налей–ка стопочку.

Выпив, Муна Гуай вспотел, лицо его потемнело. Жаргал с любовью посмотрел на отца и сказал:

— Знаешь, отец, я по ним соскучился.

—А как же? Хорошие друзья не забываются. — Язык у старика уже заплетался.

Быстро же он пьянеет. Отец мой когда–то говорил, что на радостях и глотка хватит, чтобы захмелеть. Старик опрокинул еще рюмку и вытер рукавом толстые губы.

— Истинно огонь. Все нутро ожгла!

Убедившись, что бутылка пуста, он решил, что мешать разговору молодых не дело, и, слегка пошатываясь, ушел.

— А теперь мы тебя допрашивать будем. Говорил, что жену в этот год привезешь, где она? Ляжку в седле да гитару на плече привез и все, что ли? Может, та проводница, что тебе на прощанье рукой махала, подойдет в жены?

— Не так просто жену найти. Только начнешь искать, глядь, уж экзамены подошли. Ну а потом каникулы.

— Зачем тогда на бокс ходишь? Сколько времени угробил, чтобы чемпионом стать, а? Драться уметь, конечно, дело серьезное, но… Неужели никакой вертихвостки вроде моей Алимаа не повстречал ни разу?

— Если бы попалась мне девушка, похожая на Алимаа, я бы ей в ноги поклонился, чтобы за меня пошла.

— Скажешь тоже… С такой только я и могу ладить.

— Ты что–то на язык стал остер. Как скажешь, Алимаа?

Я не обращала внимания на их разговоры. Пусть болтают, что хотят, дело их. От слов семейная жизнь наша не изменится. И хуже человек от разговоров не становится. А если по пустякам ссориться, то и чужими недолго стать. Надо уметь сдерживаться, терпеть пустую болтовню, тогда и невозможное может стать возможным. Поэтому я спокойно выслушала грубость мужа и сказала Жаргалу:

— Он всегда такое болтает, пусть его, я не обращаю внимания.

За разговорами, шутками и смехом незаметно опустилась ночь. Соседи тоже долго не спали, разговаривали, ходили, хлопая дверью, но наконец все стихло. В этой тишине мне чудилось притаившееся ожидание, но сказать об этом мужчинам я, конечно, не могла.

Рано утром я пошла в горы за хворостом. Трава блестела от росы, и чем выше в горы я поднималась, тем прохладнее становилось. Эта прохлада меня успокаивала. Когда я взобралась почти на вершину, невдалеке треснула ветка. Мне стало страшно. Едва успела подумать, зачем я каждый день таскаюсь за этим хворостом на самую вершину, как заметила между деревьями человека. Я присела, пытаясь получше его разглядеть, но он пропал из виду. Вдруг он негромко запел бодрым молодым голосом:

Песня кончилась. Трещали сучья, которые ломал незнакомец. Кто мог забраться в эту глухомань? Я продолжала сидеть, притаившись. Мало приятного для женщины повстречаться в лесу неизвестно с кем. Потихоньку я перебралась за огромную осину. Ноги у меня промокли насквозь. А на тропинке осталась вязанка собранного мною хвороста. Увидев ее, незнакомец, конечно, догадается, что рядом кто–то есть. Я перепугалась не на шутку. Вскоре, напевая ту же песенку, на тропинке показался незнакомец. За спиной у него громоздилось столько хвороста, сколько в самый раз для большого верблюда. И тут я сразу успокоилась и от радости даже заулыбалась.

По тропинке быстро шагал Нацаг. Увидев мою вязанку, он остановился, осмотрелся вокруг и, никого не заметив, пошел дальше. Я взвалила хворость на спину и пустилась за ним. Догнала я Нацага на самой опушке. Услышав шаги, Нацаг испуганно обернулся. У него вырвался возглас удивления.

— Больно быстро ты ходишь, с трудом догнала, — сказала я.

— Приходится, ведь на работу уже скоро. Надо спешить, а то вчера от жены малость попало.

Мы присели и немного отдохнули. Нацаг, покусывая травинку, смотрел на вершину горы. Мне хотелось поговорить с ним, но я не знала, с чего начать, не находила подходящих слов. Исподтишка я наблюдала за ним.

— Ты что, боишься Содгэрэл?

Не знаю, как это у меня вырвалось. Наверно, что–то похожее засело в моем сознании. Водя пальцем по влажной земле, я смотрела туда, где из приречного леса клочьями поднимался быстро таявший туман.

Нацаг взглянул на меня с удивлением, потом перевел взгляд на гору и сказал:

— Знаешь, неплохо, когда на тебя иногда сердятся, потому что ведь потом несправедливость лаской исправлять нужно.

Казалось, не Нацаг это говорит, а моя душа, изголодавшаяся по любви и нежности.

— А меня по–настоящему и не ругают и не ласкают, исправлять–то лаской нечего.

— Цэнгэл не такой уж суровый человек. Он вполне может быть опорой, — сказал Нацаг.

— Если бы ваша семья сюда не приехала, я так и продолжала бы вертеться в доме, как беспомощный птенец в гнезде: на свет глядит, а сам как в темнице сидит…

Нацаг, сложив на коленях руки, слушал меня молча.

— Теперь я хоть могу радоваться за тех, кому хорошо, пусть не своему, так чужому счастью.

Нацаг все так же молчал. Мне хотелось, чтобы он что–нибудь сказал или хотя бы улыбнулся. Но он под напором каких–то, видно, внезапно нахлынувших мыслей, продолжал смотреть вверх на вершину горы.

Мы поднялись. Нацаг помог мне взвалить на спину хворост и по дороге к дому наконец разговорился. Все, что он говорил, относилось к Содгэрэл. Без нее он не мог бы жить как нормальный человек. Она мать его сына, единственная для него женщина в. мире. Он не находит себе места, если ее нет рядом. От такой жены и нагоняй не страшно получить. Каждое слово его западало мне в душу. Не всякий мужчина умеет по–настоящему любить, такие встречаются редко.