Ибрагим Аль-Куни - «Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

«Мой сын, мы ре–во–люционный дух
обязаны хранить», — папаша учит,
а я смотрю: петух взлетел на шест,
копаются в земле его наседки,
а там, поодаль, тучный гусь с гусыней
спускаются к запруде вперевалку —
скучны, неловки, бездуховны, бренны.

«Вид новых «фордов» попросту пугающ!» —
подкидывает тему госпожа.
А я гляжу, не отрывая глаз,
на тонкие балконные решетки,
узор которых лилии подобен —
изящной, тонкой, бездуховной, бренной.
И, дерзко посмотрев перед собой,
я замечаю: «Ветвь казуарины
прекрасна, как манящая рука!»
«Я требую для женщин полноправья!» —
перебивает кто–то за столом,
да госпожа Андреас, кто еще?
Цветок, опавший с дерева трембеси,
кружится рядом несколько мгновений —
как бабочка. И падает на землю.
И затихает — с тем, чтобы истлеть.

Какой у них огромный белый дом
и серые наличники на окнах…
«Сейчас у Вилли в голове сонет,
я точно знаю», —говорит Андреас.
«И не ошибся?» — щурится жена.
А я зеваю и смотрю на стол:
«Нет, у меня иное в голове —
не скажете, где взять немного перцу?»
Отец и сын катаются от смеха,
хозяйка удаляется к себе
и, возвратившись, подает мне перец.

Все рты раскрыты — хохот и еда.
Все рты раскрыты — праздник и веселье.
Все рты раскрыты — праздная зевота.
Грибов, душою обделенных, царство.

За узорною оградой —
Гроздья винограда.
Этот сад взрастил я сам.

Рдели розы, глаз услада.
Было сердце радо.
Пчелы льнули к лепесткам.
За труды мои и награду
Изгнан я из сада.
И другой садовник там.

Приютилось в сердце горе,
сердце плачет горько.
Что же делать мне с собой?

Даже камни, даже горы,
Даже ветер гордый
Тронуты моей мольбой.

Мне тугой петлею годы
Захлестнули горло.
А любимой нет со мной.

В том саду цвели растенья,
Расстилая тени.
Алый полыхал гранат.

Нежной травяной постелью
Наслаждалось тело,
Стражник охранял мой сад.

Ураган разрушил стены.
Мрак и запустенье
Всюду видит скорбный взгляд.

Будь ты сильный иль убогий,
Существо любое —
Каждый богом одарен.

Одному по воле бога —
Небо голубое,
Дом, и сад, и сладкий сон.

А другой богат любовью,
Горечью и болью
И безумьем награжден.

Сердце, не противься доле.
Ты сосуд бездонный,
Не насытишься вином.

Край любимый, край недобрый!
Я скитался долго.
Я чужак в краю родном.

Я в тоске своей бездомной
Позабыл о долге.
Сердце плачет о былом.

В этот век, скупой и жадный,
Разжирели жабы.
А у бедных – ни гроша.

Угасает взор мой жаркий.
Сердце счастья жаждет.
Ждет надежда, чуть дыша.

В этот век, развратный, жалкий,
Клевета нас жалит.
Не ропщи, моя душа!

Сердце бедное, доколе
Трепетать от боли
Одиноко средь людей?

Да свершится божья воля!
Я лишь раб, не боле.
Каждый раб своих страстей.

Все одной подвластны доле,
Злой подвластны доле.
Страсть во мрак ведет верней.

Сжалься надо мною, боже!
Я твой сын, за что же
На страданья обречен?

Жизнь моя на смерть похожа.
Холод гладит кожу,
И в груди теснится стон.

К смертному прикован ложу,
Грешен и ничтожен,
Я смиреньем награжден.

Сжалься, боже, надо мною!
Я хочу покоя
От скитаний и невзгод.

Тает тело ледяное.
Серым тленом, тьмою
Обметало бледный рот.

Сердце, не ропщи, больное.
Я глаза прикрою.
Мой последний сон грядет.

Век безумья, век разврата.
Все, что было свято,
Жадный поглотил порок.

Лицемерьем все объяты.
Брат боится брата.
Каждый слеп и одинок.

Век бесчестный, век проклятый
Близится расплата.
За грехи карает бог.

Умерла она до срока
От меня далеко.
Ты, земля, ее храни!

Два закрытых влажных ока
Там, во тьме глубокой.
Красоту не оскверни!

Боже, не сдержу упрека.
Так мне одиноко!
Смерть отсчитывает дни.

Я взываю неустанно:
— От любовной раны
Исцели меня, аллах!

Изучил я суть Корана,
Всюду гость желанный,
Был любим во всех домах.

А теперь в одежде рваной
Слышу вопль бранный.
Сердце стиснул темный страх.