Ибрагим Аль-Куни - «Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

— Да, вполне ясно.

— А сколько стоит каждое слово, господин?

— Ладно, в конце месяца получишь пять мао на водку. Идет? — бросил Мудрец, чувствуя, что иначе от Ли Шуня не отвязаться.

— Спасибо, господин! — Ли Шунь кинулся выполнять приказание, но вдруг остановился. — Еще забыл сказать вам: господин У купил себе новые туфли!

Окрыленный надеждой подработать, слуга мигом слетал за покупками и положил их на стол:

— Господин Оуян и У вроде бы возвращаются! Я их на улице издали заметил.

— Развяжи коробку и приготовь чай! — крикнул Мудрец, выбегая из комнаты.

Оуян Тянь–фэн шел пошатываясь и опираясь о плечо У Дуаня. Его болезненный вид глубоко тронул Мудреца; он поспешил пожать ему руку, Оуян улыбнулся в ответ, но тут же сморщился, как будто собираясь заплакать. Удивленный Мудрец пожал руку У Дуаню. Тот топнул сначала одной ногой, потом другой, стряхивая пыль с новых туфель, испытующе взглянул на Мудреца, однако не дождался ни вопроса, ни комплимента, поскольку все внимание Мудреца было сосредоточено на Оуяне. Все трое молча прошли в знаменитую третью комнату.

— Здравствуй, дорогой Чжао! — расслабленным голосом произнес наконец Оуян Тянь–фэн. — Ты уехал не сказав нам ни слова. Я мог умереть, а ты и не узнал бы, наслаждаясь в своем Тяньцзине!

— Я не в Тяньцзине был, а на родине, по важному делу, — с ходу соврал Мудрец.

— Ну, зачем ты так говоришь? — протянул всевидящий У Дуань. — Ведь на твоем чемодане красуется наклейка: «Тяньцзинь. Японо–китайская гостиница».

— Ладно, не все ли равно, родина или Тяньцзинь! Не будем ворошить прошлое! Скажи лучше, чем ты болен? — обратился Мудрец к Оуяну.

— Тощая обезьяна Ли рассердила меня, а толстяк Мо оскорбил. Все твои лучшие друзья! А я, несчастный, хоть помирай, никому дела нет!

— Ли Цзин–чунь перешел в пединститут, а Мо Да–нянь поступил в банк «Небесное совершенство», — добавил У Дуань. — У них сейчас полно всяких тайн. У тебя после Тяньцзиня, наверное, тоже?

Мудрец стукнул себя кулаком в грудь:

— Не знаю, как остальные, а я вернулся к вам и не раскаиваюсь в этом, даже если вы не верите мне.

— Старина У, — все тем же расслабленным голосом обратился Оуян к У Дуаню, — не спрашивай его ни о чем, все равно он не скажет нам правды. Но, может быть, он действительно ездил на родину, а в Тяньцзине только заночевал…

— Разумеется, только заночевал! — воскликнул обрадованный Мудрец. — Точнее, провел там всего пять или шесть часов. Ну, как твое самочувствие, Оуян?

— Едва я увидел тебя, как у меня сразу отлегло от сердца. И аппетит вдруг появился.

— Вот свежие сладости! Ли Шунь, милый, налей ему чаю. Куда это он запропастился?! Ли Шунь!

— Сейчас несу, господин!

Хотя погода уже стояла весенняя, Мудрец с присущей ему отвагой продолжал носить свою тяньцзиньскую одежду, которая все еще считалась новой. Он медленно и важно шествовал по улицам, вдыхая теплый воздух, напоенный ароматом первых цветов. В халате на верблюжьей шерсти было тяжело и жарко, но ради эстетического чувства окружающих Мудрец готов был попотеть. Пройдя ворота Земного спокойствия, он вышел на Наньчанскую улицу, где нежные побеги ивы образовали настоящий зеленый коридор. Вдали, из–за высокой красной стены Центрального парка, высовывали свои макушки старые сосны, словно им надоело заточение и они жаждали взглянуть на внешний мир. У подножья стен появились голубые цветы, совсем крохотные, и, хотя их было немного, в них тоже ощущалась прелесть весны. Уличный торговец втыкал в ярко–красную редиску нежно–зеленые листочки шпината и призывно кричал, озаренный весенним солнцем. Глядя на все это, Мудрец вспомнил японский сеттльмент в Тяньцзине и вдруг почувствовал, как ему там недоставало такого тихого уголка.

Он шел и думал: «Надо непременно помирить Мо Да–няня с Оуяном! Стоило мне уехать, как эти глупцы чуть не подрались, но ведь я старший и легко справлюсь с ними. Да чего там, я всегда заправлял всем пансионом: топну ногой, все дрожат!.. Правильно, пойду к Мо Да–няню, попробую его утихомирить. Ну совсем как дети!»

Окончательно уверовав в величие своей миссии, Мудрец отер катившийся с лица пот, важно подозвал рикшу и велел ему ехать в Западный посольский переулок, к банку «Небесное совершенство».

В банке он передал через швейцара свою визитную карточку, и вскоре к нему вышел Мо Да–нянь, тут же увлекший Мудреца в холл. Вид у Мо Да–няня был, как обычно, глуповатый, только одежда чуть лучше, иначе Мудрец решил бы, что Мо Да–нянь рассыльный, а не служащий, как утверждал Ли Шунь. Это не значило, что Мудрец судил о людях по одежде; просто он считал, что каждому коню свое седло, а человеку — платье. Ему не хотелось, чтобы, служа в таком почтенном месте, его друг походил на беглого каторжника.

— Привет, старина! — Мудрец долго тряс руку Мо Да–няня. — Ты молодчина! Не пройдет и трех лет, как станешь крупным финансистом! Вот будет здорово!

— Не смейся надо мной, старина Чжао. Кстати, ты когда вернулся?

— Совсем недавно. Никак не думал, что в мое отсутствие произойдут такие перемены! — Эти слова Мудрец произнес с особой проникновенностью. — Я ведь пришел специально, чтобы помирить своих глупых друзей. Ну стоит ли ссориться?

— С кем это ты меня собираешься мирить?

— С Оуяном и остальными. Что за ребячество! Только старший брат за порог, а вы уже в драку!

Мудрец засмеялся.

— Ни с кем я не ссорился, кроме Оуян Тянь–фэна. А его я ненавижу всеми фибрами души! — Мо Да–нянь даже побагровел.

— Не говори так, толстячок. — Мудрец протянул ему сигарету и сам закурил. — Будущему банкиру такой тон не к лицу.

— Перестань шутить, — очень серьезно произнес Мо Да–нянь. — О его отношении к Ван ты знаешь, я ведь тебе говорил? Так вот, после твоего отъезда он с утра до вечера ругал Ли Цзин–чуня и выжил его из пансиона. Разве я мог стерпеть такое? Он, видимо, заподозрил Ли Цзин–чуня в том, что это он рассказал тебе про Ван! Я знаю, ты любишь Оуяна, но меня, пожалуйста, не заставляй, хоть мы с тобой и добрые друзья. Конечно, я человек недалекий, не все могу объяснить, но одно скажу совершенно ясно: Оуяна я больше не желаю видеть!

— Послушай, толстячок, ты только поступил в банк, а уже начинаешь вводить свои расценки! Не надо! Надеюсь, меня–то ты почтишь своим визитом? — Мудрец и насмехался над Мо Да–нянем, и в то же время уговаривал его. — Все мы, в том числе и Оуян, не так уж плохи, но человек есть человек, и у каждого свой характер. Но хочешь — не дружи с Оуяном, это дело твое; просто я, как старший брат, хочу вас всех собрать за чарочкой вина и мирно побеседовать, чтоб вы потом хоть раскланивались друг с другом. Настоящим демократам присущи взаимная любовь и уважение. Смотри, как бы я не прозвал тебя социалистом или разбойником, что в общем–то одно и то же!